Поиск по творчеству и критике
Cлово "VOTRE"
Входимость: 2. Размер: 12кб.
Входимость: 2. Размер: 23кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 12кб.
Часть текста: графа и плачущей девушки, поспешил на шум. Люди, кричавшие на дворе и размахивавшие кто фонарем, кто вилами, увидев незнакомого господина в казенной форме, при шпаге и в треугольной шляпе с перьями, с удивлением и страхом давали ему дорогу, догадываясь, что у их барина или у его гостей что-то неладно. На крыльце главного дома, освещенный горящими факелами, которые держали карлики, стоял Зорич и громко кричал на кого-то... -- Я вас в остроге сгною! Я вами Сибирь заселю! Повешаю, как собак! В это время к крыльцу, на котором вместе с Зоричем стояли и виденные уже нами его гости, торопливо приблизился Малеев и почтительно приподнял шляпу. -- Прошу извинения у вашего превосходительства,-- начал он, видимо, заученную роль,-- хотя мне и весьма прискорбно, по питаемому мною к особе вашей глубочайшему почтению, в столь необычный час нарушать спокойствие вашего превосходительства в сем жилище вашем, тем паче что обиталище сие, так сказать, освящено временным милостивым здесь пребыванием священной особы ее императорского величества, всемилостивейшей государыни нашей, однако, свято исполняя долг службы и присягу... -- Да в чем дело, государь мой?--нетерпеливо перебил его Зорин. -- Я явился сюда по указу ее императорского величества. -- Зачем? По какому делу?-- голос Зорича дрогнул. "Сибирь... Енисейск... Березов,-- мелькнуло у него в уме. -- Это Потемкин... Недаром он, как угорелый, ускакал от меня..." -- Извините, ваше превосходительство,-- прервал его мрачные мысли Малеев,-- я затрудняюсь... здесь ваши люди... огласка... Позвольте мне войти в ваш дом. -- Войдите... Милости прошу... Посветите господину председателю. -- Нижайше благодарю... Я уже...
Входимость: 2. Размер: 23кб.
Часть текста: походкой. Хотя он и бодрился, но и беззубый рот заметно шамкал, и бархатные йоги словно тоже шамкали. Особенно вид его поразил Дурову. Читая его сильный стих, его напускной пафос и риторику, которые, казалось, дышали страстью, пылали огнем воодушевления, девушка, мечтательная и увлекающаяся по природе, воображала Державина каким-то титаном, полубогом, а если ей и говорили, что он уже старик, то он не иначе рисовался в ее воображении, как в образе "борея": С белыми борей власами И седою бородой, Потрясая небесами, Облака сжимал рукой... А тут она видит шамкающего старца, который не только не потрясает небесами, но у которого собственная седая голова трясется, а глаза, которые ей представлялись орлиными, старчески моргают и слезятся... Господи! как грустно это видеть... И нижняя губа отвисла - но держится... И под носом табак, и на манжетах табак, и на жилете табак... А ноги - точно в валенках, точно у их коровьего пастуха... - Какая очередь за Державиным? - спрашивал старик, здороваясь с хозяином и гостями. - Написать, ваше превосходительство, что-нибудь новенькое по поводу мира с Наполеоном, - извернулся Тургенев. - А то вон только и слышно, что о "Дмитрии Донском" Озерова да о "Пожарском" Крюковского*. - Оба сии творения, государь мой, слабы, - отвечал старик. - Вот потому-то и ждуг от вашего превосходительства чего-либудь сильнеаького, чего-нибудь "державинско-го" - так и говорят. - Оно-то так... Я кое-что и скомпоновал, ест Михай-ло Михайлович знает. - Что же это такое, ваше превосходительство? - спросил ...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: страны и когда впереди, среди этих грез и действительности, вставал светлый образ навеки погибшего друга, об этом далеком прошлом он даже и не вспоминал, потому что не мог реально представить его себе. Ему теперь казалось, что этой полосы в его жизни совсем даже не было, что все это пронеслось в волшебном сне, в молодых грезах. Он даже не мог теперь представить себя тем Кравковым, каким он был когда-то в этих разлетевшихся грезах, в этих "сониях", пробуждение от которых было такое страшное. Разве это он, вот этот одинокий Кравков, плыл тогда на фрегате от кавказского берега к Крыму, к Кафе, и рассказывал молодым офицерам Павлюку и Шастову о своих далеких плаваниях? Да разве это он плавал? Разве он восторженно молился седому океану и плакал от умиления?.. Нет, это был кто-то другой, а не он... Да, этого прошлого не было, оно было только во сне... И та, когда-то свежая, а теперь уже почти забытая могила на берегу Оки, и та, которая лежала в этой могиле, и ее соломенная шляпка на столе, и одна перчатка, и то последнее письмо: "отдай мне его, сине море",-- все это было во сне... Но у него осталось еще и другое прошлое, близкое -- и вот об нем он теперь вспоминал как о чем-то недосягаемом. Обширная луговая поляна залита лучами утреннего солнца. С одной стороны ее окаймляет зеленый лес, звенящий голосами птиц, с другой -- ровные, плоские берега Иргиза, а дальше бесконечная степь, что раскинулась вширь от Волги вплоть до Яика-Урала. Из-за лесу блестит на солнце золоченый крест скитской церкви. В прозрачной синеве кружатся голуби. А...
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: would recall a vision which I dream'a Perchance in sleep... (Byron. "The dream") 1 Ясный тихий июльский день клонится к такому же ясному тихому вечеру. Спускающееся где-то там, за финляндским горизонтом солнце обливает червонным золотом массивный купол Исаакия, острые шпицы Адмиралтейства и Петропавловский собор. Вдоль Невского тянутся привычные для глаз световые полосы от правой стороны к левой, а гигантская тень от Публичной библиотеки все вырастает и тянется все дальше и дальше. Тихо в Публичной библиотеке. Время стоит летнее, жаркое. Учащаяся молодежь еще не съезжалась к приемным экзаменам, набирается сил среди родных полей и лесов; остальная петербургская интеллигенция отдыхает по дачам, по деревням, на водах; ученые люди делают свои летние ученые экскурсии; в Петербурге остаются только товарищи министров, наборщики да дворники. Читальные залы и отделения Публичной библиотеки пусты. Оттого и тихо так. Только в Ларинской зале над большим столом наклонилась седая борода и шуршит жесткими пожелтевшими листами старой книги. В "Россика", в углу, виднеется классическая фигура спящего сторожа. Тихо кругом, так тихо, точно на кладбище. Да это и в самом деле великое, мировое кладбище голов человеческих, гениальных, умных и - увы! глупых. Только извне в это тихое пристанище смерти и бессмертия доносятся неясные отзвуки жизни. То задребезжит нетерпеливый звонок конки, то прогромыхает по глухому торцу извозчичья карета, отзовется где-то гармоника, и опять все тихо. На карнизах, за окнами, голуби хлопают крыльями об стены и гнусливо воркуют. То прорежет воздух резкий писк стрижей - и словно растает в этом же воздухе. Как тихо, как хорошо, как задумчиво работается среди этого могильного уединения, летом, в нашем...