Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "L"
Список лучших слов
Несколько случайно найденных страниц
Входимость: 4. Размер: 24кб.
Часть текста: если не были напудрены. По временам Мерзляков, закрыв глаза, повторял наизусть какое-нибудь двустишие или четверостишие, как бы смакуя; иногда бормотал одобрительно: "с огоньком, с огоньком девица"; то книга опускалась вместе с рукою на диван, и глаза смотрели куда-то вдаль, через эту стену, принимая выражение не то тоски, не то надежды. "Анюта... Анюточка... Пленира мок... хоть бы раз в жизни назвал тебя в глаза этим именем, Пленира моя, Анюточка... День и ночь, говорит, готова со мной учиться... только учиться... Нет, высоко ее ножки стоят над моею головой, не досягнуть мне до них... Что я? бакалавр, профессор из деревенских мальчишек!.." И видится ему гладкая, пустынная степь - это жизнь его. "Ни кустика зеленого, ни деревца высокого. Один-один бедняжечка, как рекрут на часах. Да это ж моя любимая песня - "Среди долины ровныя...". Этот дуб зеленый - я сам. А Москва этого не знает, хоть и поет мою песню". А за стеной, в спальне старушки-матери, слышится: "И как пришли мы, матушка, к Арарат-горе, а на той Арарат-горе ковчег стоит; и видим мы, идет к вам навстречу старичок седенький, идет и Евангелие читает, а позади ево идет бес и горько плачет..." Ириша между тем, ничего не узнав от дяди о размене пленных, снова пробралась в сад, зашла в самое тенистое место, вынула из-за лифа письмо, гладенько его расправила на коленях и стаяа медленно перечитывать. "Он жив и поправляется... Жив! как страшно звучит это слово, потому что до него стояло - "убито", "умер...". Костя мой! милый!.. В виду весьма возможной смерти - ух! ужасно, ужасно! - сообщили друг другу последнюю волю... Идя в битву, он шептал ваше имя и благословлял...
Входимость: 3. Размер: 29кб.
Часть текста: Perchance in sleep... (Byron. "The dream") 1 Ясный тихий июльский день клонится к такому же ясному тихому вечеру. Спускающееся где-то там, за финляндским горизонтом солнце обливает червонным золотом массивный купол Исаакия, острые шпицы Адмиралтейства и Петропавловский собор. Вдоль Невского тянутся привычные для глаз световые полосы от правой стороны к левой, а гигантская тень от Публичной библиотеки все вырастает и тянется все дальше и дальше. Тихо в Публичной библиотеке. Время стоит летнее, жаркое. Учащаяся молодежь еще не съезжалась к приемным экзаменам, набирается сил среди родных полей и лесов; остальная петербургская интеллигенция отдыхает по дачам, по деревням, на водах; ученые люди делают свои летние ученые экскурсии; в Петербурге остаются только товарищи министров, наборщики да дворники. Читальные залы и отделения Публичной библиотеки пусты. Оттого и тихо так. Только в Ларинской зале над большим столом наклонилась седая борода и шуршит жесткими пожелтевшими листами старой книги. В "Россика", в углу, виднеется классическая...
Входимость: 2. Размер: 33кб.
Часть текста: по Москве разошлись смутные, неясные, но тем более пугающие вести, что под Можайском, у какого-то села Бородина, происходила кровопролитная битва, а чем кончилась - никто достоверно не знал, как это всегда бывает в подобных случаях: одни говорили, что наша взяла, другие - что ничья. Поэтому с раннего утра, 27 августа, Софи видела, как народ валом валил на Лубянку, где жил Ростопчин: ожидали, что там будут "афиши" - "ростопчинские пач-порты", как их называл народ, необыкновенно вдруг пристрастившийся к чтению политических известий и особенно известий о сражениях. С утра Лубянка представляла какой-то необычайный канал, набитый сермягами, синими чапанами, красными и пестрыми рубахами парней из Охотного и Обжорного рядов, кузнецов, суконщиков и слонявшихся без дела приказных, и все это волною валило то в ту, то в другую сторону, толкалось и ругалось, наполняя воздух то бранью, то вздохами. Особенное оживление замечалось у стены, облепленной "афишами", к которым, собственно говоря, и стремились толпы. У самой стены, энергически, размахивая руками, ораторствовал знакомый нам Кузьма Цицеро. Он что-то доказывал высокому малому без профиля. Малый, водя указательным пальцем правой руки по обмозоленной, как верблюжья пятка, ладони левой, в чем-то урезонивал Кузьму: "Так вот и написано - "фараон"-де..." - "Какой там фараон!" - "Знамо какой - водяной с руками чу, да с рыбьим плесом - вот что!" - "Вздор!" - "Не вздор! А ты прочти-ко вот на ей самой, на этой на афишке, что...
Входимость: 2. Размер: 20кб.
Часть текста: от Бендер, под заунывные звуки труб и литавр выступает похоронная процессия. Впереди трубач и литаврщики в глубоком трауре, на конях, покрытых траурными мантиями от ушей до самых копыт. За ними на траурном коне выступает кто-то знакомый: это запорожский кошевой атаман Костя Гордиенко. Открытое лицо его смотрит задумчиво, а громадные усы как-то особенно мрачно спускаются на грудь. В руке у него гетманская булава, которая так и горит на солнце дорогими камнями да крупным жемчугом. Вслед за кошевым шестерка прекрасных белых, как первый снег, коней, в трауре же, везет погребальный катафалк, на котором стоит гроб, покрытый дорогою красною материею с широкими золотыми нашивками по краям. По сторонам катафалка — почетная стража с обнаженными саблями, готовая поразить всякого, кто бы осмелился оскорбить бренные останки, покоящиеся в гробе. За гробом идут женщины… Как голосно плачут и причитают! Как раздирает душу горькая мелодия этого народного причитания — причитания, с которым хоронили когда-то и Олега «вещего», и ослепленного Василька, и старого Богдана Хмельницкого… От времен Перуна и Дажбога идет эта мелодия слез, мелодия смерти… Только одна женщина не плачет — это Мотренька; она идет, глубоко наклонив голову, и переживает всю свою горькую, незадавшуюся жизнь… За нею, на коне, Филипп Орлик — новый гетман: еще серьезнее его вечно серьезное лицо, еще сосредоточеннее взгляд… «Над кем гетманувать я буду?» — вот что выдает его задумчивое...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: шомполах Рахметкою, ее охватил такой непобедимый сон, что она тут же, у костра, на соломе, положив голову на чье-то седло и прикрыв лицо носовым платком, что называется, в воду канула. Истомленная трехдневною бессонницею, усталостью, голодом и лихорадкою, она спала как убитая, не чувствуя, что день уже кончился, солнце село, солдаты и лошади отдохнули и только один Бурцев бурлил, не переставая, нализавшись до икоты на радостях, что вот-де сегодня Дениска поведет их добывать французятины. Дурова не слышала даже, как Бурцев, который и во хмелю помнил, что с "Алексашей" надо обходиться деликатнее и беречь ее, притащил откуда-то бурку и прикрыл ею своего "Алексашу" - "чтоб он, канальство, не простудился". Дурова и того не слыхала, как тут же, около нее, чуть не разыгралась кровавая драма. Разбушевавшийся Бурцев, вспомнив недавнюю свою сценку с Усаковским, снова стал задирать его. Тот посоветовал ему проспаться. Бурцев вспылил и обозвал Усаковского "маринованною головой". До того смирный и уступчивый, Усаковский пришел в ярость и, выхватив саблю, бешено закричал: - Защищайся, пьяная рожа, а то я убыо тебя, как собаку! Бурцев посмотрел на него пьяными глазами, с трудом обнажил свою саблю и стал в позицию, икая и покачиваясь. - Так на саблях?.. Отлично, черт побери... без секундантов... люблю, люблю - это по-гусарски... Ай да маринованная голова, - бормотал он. - Защищайся! Сабли скрестились, завизжали, скользя сталью по стали... Откуда ни возьмись Давыдов... - Стойте, черти, дьяволы! что вы! взбесились! - и он кинулся грудью на скрещенные сабли. - Я вас арестую... бросайте сабли! Эта неожиданность смутила противников. Они опустили сабли. Усаковский стоял...