XXIII. ПРОВОДЫ ТЕЛА ЛАОДИКИ
Смерть Лаодики поразила своей неожиданностью и глубоким трагизмом. Думала ли несчастная дочь злополучного Приама, сестра Гектора и Кассандры, после всех пережитых ею и ее бедной родиной ужасов, найти смерть в далеком Египте от руки убийцы? Действительно, печальнее участи, какая постигла Приама и весь род его, едва ли найдется другой пример в истории.
Даже Рамзес, для которого ничего не стоило опустошить целые страны, вырезывать или забирать в плен их население, их царей, жен и дочерей, даже Рамзес-Рампсинит был глубоко огорчен трагической кончиной юной дочери Приама, нежная красота которой так очаровала его, что он готов был для нее пожертвовать не только своей законной женой, царицей Тией, но и прелестной Изидой, обворожившей его своей иудейской красотой. Но неутешнее всех была юная Снат-Нитокрис и царевичи Пентаур и Меритум. Для них после потери сестры Нофруры начались новые "дни плача", как и для старой Херсе.
Едва Рамзес увидел мертвым прелестное личико Лаодики, как тотчас же приказал жрецам приготовить ее тело к погребению с царской пышностью, а придворным зодчим и другим мастерам -- изготовить для нее богатый саркофаг из красного порфира, а равно вырубить в своем семейном склепе погребальную камору рядом с каморой недавно погребенной дочери своей, Нофруры, и деревянную резьбу каморы приготовить из лучших пород деревьев -- из драгоценного "кет", из красного и черного дерева и из сикомора.
В самый день смерти Лаодики, когда во дворец явились со своими носилками жрецы храма Озириса, чтобы отнести тело убитой в очистительную палату этого храма, Херсе едва могли оторвать от трупа ее любимицы. Неутешно плакала и юная Нитокрис, следуя за телом безвременно погибшей сиротки, к которой прелестная дочь фараона успела так горячо привязаться. Почти как и за телом Нофруры, за носилками Лаодики следовала толпа народа.
Внимание всех обращала на себя также одна маленькая, горько плакавшая девочка.
-- Чья это девочка, что так горько плачет? -- спросил Инини, тот энергичный ливиец, которого мы видели под Мемфисом, когда он и друг его Пилока возвращались из долины газелей, где они охотились на льва, а потом в тени храма Хормаху под гигантским сфинксом встретили жреца этого храма Имери и Адирому, возвращавшегося из троянского плена, вернее, из города Карфаго после отплытия оттуда Энея. -- Как плачет бедненькая.
-- Это дочка Адиромы, -- отвечал Пилока.
-- А! Это того, что был около десяти лет в Трое?
-- Да, который, помнишь, когда мы в Мемфисе садились на корабль "Восход в Мемфисе", узнал эту бедную дочь Приама и помогал нам и жрецу Имери похитить ее у Абаны, сына Аамеса.
-- Девочка, вероятно, от отца узнала печальную судьбу Лаодики и вот теперь плачет о ней.
-- Конечно. Вон отец старается утешить ее, но и сам плачет.
И в толпе многие узнали маленькую Хену.
-- Вон та священная девочка, которой бог Апис передал небесный огонь, -- говорила одна молодая египтянка с голеньким черненьким мальчиком на плече.
-- Где? -- спросила старая египтянка.
-- Да вон прямо, плачет так.
-- Да, да! Я помню, как она упала на колени перед Аписом... Ах, как страшно было!
-- А еще страшнее было, когда ее хотели принести в жертву Нилу.
Ах, да! Я никогда не забуду этого... Стоят эти семь девочек с пучками зеленой пшеницы в руках...
-- И с цветками лотоса, -- поправила молодая египтянка.
-- Да, да, и с цветками лотоса... И вдруг Апис идет прямо на них... Все испугались...
-- Только одна не испугалась, вот эта, -- снова поправила молодая.
-- Да, да, только одна не испугалась, вот эта... И Апис стал жевать ее пшеницу...
-- А еще страшнее было, когда повезли ее на лодке топить, -- вмешалась третья египтянка. -- Как грянет гром...
-- Это не гром, -- поправила и эту молодая египтянка, -- это сам Аммон-Ра, который поразил своего сына, бога Горуса; так и верховный жрец сказал.
-- Да, да... И огонь Аммона-Ра растопил золотого Горуса, а девочку вытащили из Нила.
Это говорили о Хену, которая шла за телом Лаодики и плакала. Отец действительно рассказал ей все о печальной судьбе дочери Приама, говорил об осаде Трои, о единоборстве Гектора с Ахиллом, о смерти прекрасного и мужественного брата Лаодики, о разорении ее родного города, и впечатлительная девочка всей душой полюбила ту, которую несли теперь в храм Озириса. Еще недавно она видела ее живой, такую нежную и прекрасную, когда она рядом с той, плачущей теперь царевной Нитокрис возвращалась с похорон Нофруры.
да, это действительно событие изумительное. Многие придавали этому мистическое, сверхъестественное значение. Но женщины в этом отношении более проницательны, чем мужчины. Египтянки хорошо знали, какую роль в жизни человеческой играет чувство, особенно чувство женщины, существа, менее свободного в деле выбора привязанности, и оттого ревность ее является более подавляющим чувством, чем ревность мужчины.
-- Ее непременно убили из ревности, -- говорила старая египтянка, качая головой как бы в знак укоризны по адресу ревнивых.
-- Да, наша сестра не любит делиться лакомым куском, -- соглашалась младшая с ребенком на плече.
-- Кто любит! А все же приходится делиться.
-- Но вот с этой, с чужеземкой, не поделились.
-- Ох, дела, дела! И у самого фараона не могут поделиться.
-- Что ж, и поделом -- не отбивай.
-- Да кто тебе сказал, что она кого отбивала? Знаешь мужчин -- иного не хотела бы, так сам вяжется, пристает Может, и с ней так было.
-- А как царевна-то плачет! Так и разливается.
-- Да, молоденькая еще -- не зачерствела.
-- Ну, не говори: вон как старуха разрывается.
-- Да та ее, говорят, на руках выносила, как вон и ты же своего. Что ж! Боги и у нас, старых, не отнимают сердца, и мы умеем любить.
Между тем шедшие за телом Лаодики Пилока и Инини несколько иначе объясняли смерть несчастной дочери Приама.
-- Это дело рук Абаны, -- говорил Пилока, -- не хотел, чтоб красавица досталась другому.
-- Но как он мог проникнуть в женский дом? -- возражал Инини.
-- Да он, конечно, не сам ее зарезал, а подкупил убийцу.
-- Да, от него станется: такое грубое и высокомерное животное, -- согласился Инини. -- А как жаль! Такое прелестное существо, и боги не пощадили.
-- Как не жаль! Вон и царевна Снат так плачет.
-- А Пентаур? Тот, говорят, разъярен, как лев, на неизвестную убийцу.
-- Но чей меч, которым ее зарезали? Говорят, дорогой меч.
-- Да, вероятно, все того же Абаны.
-- Но неужели же боги до того ослепили его, что он отдал убийце свой меч? Ведь по этому мечу непременно доберутся до него.
-- Конечно, боги всегда ослепляют тех, кого хотят погубить. Так мы с тобой и льва ослепили в долине газелей, а потом и убили его.
-- Да, правда. Но мы еще не ослепили другого льва.
-- Ослепим, хотя для этого другого мало двух стрел.
-- О, не беспокойся, мой друг, наш главный охотник говорит, что в нашей облаве на льва примут участие почти все Фивы -- главные советники и казнохранители.
-- А святые отцы?
Прощанье с невинной жертвой ревности было так же трогательно, как и прощанье с Нофрурой; но только старая Херсе и Адирома, видевшие когда-то Лаодику в другой среде, среди иных людей, могли чувствовать всю трагичность этого последнего прощания, последнего целования.
Скоро бездыханное тело несчастной дочери Приама скрылось за глухой дверью очистительной каморы.