XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕГО
Прошло около десяти дней. Рамзес все еще не возвращался из похода; но в Фивах его и не ждали скоро. Говорили, что он предпринял поход далеко на север.
Солнце только что опустилось за Ливийские горы, окаймлявшие у Фив долину Нила с запада; но Фивы были все еще так же шумны, как и днем. Обыватели, которых вечер застигал вдали от своих жилищ, спешили по домам. Буйволы, коровы, ослы и козы с пастбищ возвращались в свои хлевы и закуты. Их сопровождали крики пастухов и лай собак.
В этот час, с задней половины дома Пенхи, в восточной, занильской части города, сквозь небольшое окошко, выходившее на Нил и завешенное изнутри полосатою занавесью, едва заметно просвечивал огонек.
Войдем внутрь дома старого Пенхи. Хозяин и его внучка Хену находились в задней половине дома, в той именно комнате, из маленького окошка которой просвечивал слабый луч огонька на Нил. Это была довольно просторная комната, освещенная висячей бронзовой лампой с четырьмя горелками в виде наклоненных цветков лотоса. На столе стояли две свечи в бронзовых же шандалах с изображениями филинов. Тут же лежали куски воска, ножи и лопаточки из пальмового дерева.
Старик Пенхи, наклонившись над столом, усердно лепил из воска какую-то фигурку в виде женщины, но с головой льва. На другом конце стола маленькая Хену тоже лепила какие-то фигурки, вся углубившись в свое занятие.
Подняв голову и взглянув на работу деда, она радостно захлопала в ладоши.
-- Ах, дедушка, настоящая богиня Сохет! -- воскликнула она, подходя к старику. -- Ах, как хорошо!
-- Да, дитя, она удалась мне, -- задумчиво сказал старик, -- сама богиня помогла.
-- Она еще лучше, чем Озирис, -- сказала девочка, подходя к нише и вынимая оттуда другую восковую фигурку. -- А разве ты меньше молился Озирису?
-- Нет, дитя, я усердно и ему молился.
-- А посмотри, что я тебе покажу.
Хену подбежала к другому концу стола и взяла слепленные ею восковые фигурки.
-- Смотри, дед, это -- бог Апис, а это -- я!
И девочка весело, звонко расхохоталась: ее смешили сделанные ею безобразные фигурки.
-- Видишь, какая я? Ха-ха!
Старик добродушно улыбался, рассматривая произведение своей шалуньи-внучки.
-- А какой Апис! Какие рога! Вот он сейчас меня забодает.
И девочка снова залилась, прыгая вокруг стола.
-- Постой, дед, я теперь слеплю самого фараона, -- говорила она, принимаясь за воск.
В это время с берега Нила донесся резкий звук медной трубы.
-- Это корабль откуда-то пришел, -- заметил Пенхи.
прибывшего в Фивы корабля.
-- Не будет ли каких вестей о фараоне? -- проговорил про себя Пенхи.
-- Может быть, он еще победил какого-нибудь царя в земле Либу, -- заметила Хену.
На дворе послышался лай собак.
"Не чужой ли кто-нибудь? -- заметил про себя Пенхи. -- Надо бы все это спрятать".
Но вслед за тем собака залаяла радостно, отвечая на чей-то призыв. В то же время раздался не то радостный, не то испуганный возглас старой Атор, верной ключницы Пенхи и няньки Хену.
-- О, всемогущий Озирис! Кого же я вижу! Ты ли это! Из подземного царства Озириса?
-- Нет, добрая Атор, я не был в подземном царстве, -- отвечал чей-то знакомый голос.
-- Кто бы это? Чей это голос? -- удивился Пенхи.
-- А как боги милуют отца? Что маленькая Хену? -- послышался тот же голос.
-- Обо мне спрашивает! -- с удивлением воскликнула Хену. -- Кто это?
Пенхи как-то задрожал и весь вытянулся, превратившись в слух. Дрожащими руками он стал собирать и прятать куски воска, фигурки восковые, лопаточки. Лицо его сначала вспыхнуло, потом побледнело.
-- Не может быть! -- прошептал он. -- О боги!
-- Кто, дедушка? -- спрашивала Хену, схватив деда за руку.
-- Я не знаю, дитя... Мне почудилось... Он говорит -- что отец...
-- О, великая Гато! -- послышались радостные голоса рабынь на дворе. -- Наш господин!
-- Где отец? Где моя Хану? -- снова говорил тот же знакомый голос.
-- О боги! Это он! Это мой сын! -- проговорил старый Пенхи и бросился к двери. -- Это твой отец, дитя, -- он воротился из подземного царства!
Пенхи быстро отворил дверь. Там, в соседней комнате стоял Адирома.
-- Адирома! Сын мой! Ты ли это! -- воскликнул Пенхи, протягивая руки.
-- Отец мой! Отец! Я опять тебя вижу!
И отец, и сын бросились друг к другу в объятия. Одна Хену стояла в каком-то оцепенении, словно забытая. Но в это мгновение в комнату с радостным визгом влетела собака Шази и бросилась лизать лицо девочки.
-- Хену! Дитя мое! -- нагнулся к ней Адирома, освободившись от отца. -- Ты не узнаешь меня? Я твой отец! Какая ты большая выросла! О, Гатор! Ока у меня красавица!
как ей казалось, в орла или в ястреба, она не могла теперь сразу освоиться с мыслью, что этот большой мужчина, который обнимает и целует ее, и есть ее отец. Она представляла его себе каким-то божеством, не похожим на людей и потому как бы чужим ей, и вдруг он -- сильный, высокий, красивый мужчина.
А между тем Адирома поднял ее и, держа под мышки, то подносил к себе ее раскрасневшееся личико, то отдалял.
-- Девочка! Красавица! Вылитая мать! Моя Хену, моя крошка! -- повторял он.
Эта пламенная нежность сообщилась девочке. Хену радостно обхватила шею отца.
-- Так ты мой отец? Да, отец? Ах, как я люблю отцов! -- лепетала она.
-- Отцов! -- невольно рассмеялись и Адирома, и Пенхи.
-- Отца! Тебя люблю! И деда люблю!
-- Вот она и права, говоря, что любит "отцов": она любит тебя, своего отца, и меня, твоего отца, -- поспешил поправить свою внучку Пенхи.
Старая, сморщенная Атор стояла в дверях, и слезы умиления текли по ее смуглым щекам. Из-за нее выглядывали другие рабыни: их всех трогала эта нежная семейная сцена -- трогала до слез. Каждая из них, может быть, думала, что если б и ей удалось когда-либо воротиться на далекую родину, куда-нибудь в горную Ливию, или в милую приморскую Финикию, или в знойную Нубию, то, быть может, и их встретили бы родные такими радостными слезами... Но где уж бедным рабыням думать о возврате! Они все здесь, в неволе, в стовратных Фивах, сложат свои кости и рабынями перейдут в подземное царство.
Только дворовая собака Шази была довольна и счастлива за всех: она раньше всех, раньше даже старой Атор узнала бывшего своего господина, который столько лет пропадал где-то. Она узнала его по глазам. Вот почему теперь она суетилась и бегала от одного к другому.
-- Но, дитя, дай же нам поговорить, -- сказал Пенхи внучке, которая теперь поместилась на коленях у отца и не позволяла ему шевельнуться.
-- Слушай, сам бог Апис глядел мне в глаза, -- болтала она.
-- Ой ли? И ты не испугалась? -- улыбнулся Адирома.
-- Сначала испугалась, а потом нет.
-- Да постой же, сиди смирно, дай отцу слово сказать, -- говорил Пенхи, стараясь унять расходившуюся внучку. -- Но расскажи, что с тобой было, как ты спасся от смерти, где находился все эти почти десять лет? -- спрашивал он сына.
-- Боги были милостивы ко мне, -- отвечал Адирома, лаская голову девочки.
Он рассказал все, что нам уже известно, а потом прибавил:
-- В Мемфисе, по воле богов, я встретился с почтенным Имери, жрецом бога Хормаху, а также с почтенными Пилока и Инини, с которыми и прибыл сюда на корабле "Восход в Мемфисе", и они познакомили меня со всем (на слове "всем" он сделал ударение), что происходило в мое отсутствие в Египте и в Фивах и что совершается теперь... О великий Аммон-Горус!
Пенхи, ничего не сказав, вслед старой Атор и другим рабыням, велел приготовить ужин для дорогого гостя.
-- А где теперь Лаодика? -- спросила Хену. -- Ах, как бы я хотела ее видеть!
-- Она теперь, милая дочка, должна быть уже в доме царицы, в женской палате, -- отвечал Адирома.
-- Бедная Дидона! -- продолжала болтать девочка, -- Зачем же она сожгла себя?
-- С печали по Энее, девочка.
И дед, и отец рассмеялись. Они видели, что, пока Хену не уснула, она не даст поговорить им о деле. Она болтала без умолку; но о том, что считала она секретом, о том, что они с дедом для чего-то лепили из воска фигуры богов, фараона и царевичей, -- она даже отцу не заикнулась. И Пенхи хорошо знал с этой стороны свою умненькую внучку: то, что велят ей хранить в тайне, она никому не выдаст.
-- А кто лучше -- Дидона или Лаодика? -- спросила она, соображая что-то.
-- Лаодика лучше, -- отвечал Адирома. -- Лаодику я знал такою же маленькой, как ты.
-- А какие у ней волосы? Черные, курчавые?
-- Нет, милая дочка, у Лаодики волосы золотистые.
-- Как золото? Вот прелесть! А у Дидоны?
-- У Дидоны черные, как у тебя.
-- Пхе! Я не люблю черные.
И опять она рассмешила и деда, и отца. Последний начал гладить и целовать ее.
-- А вот я так люблю черные, такие, как у тебя, -- говорил Адирома, перебирая курчавые пряди своей девочки.
-- А глаза какие у Лаодики? -- спрашивала Хену.
-- Такие же хорошенькие, как у тебя.
-- А знаешь, когда я упала на колени перед Аписом, и он поглядел мне в глаза, так все сказали, что я священная девочка.
-- Да ты и так священная, -- улыбнулся Адирома.
-- Отчего священная?
-- Оттого, что ты невинная.
-- А Лаодика тоже священная?
-- Да, и Лаодика священная.
-- А Дидона?
Адирома рассмеялся.
-- Ну, едва ли она священная.
-- Да перестань, дитя, болтать глупости, -- заметил Пенхи, -- ты сегодня совсем с ума сошла, должно быть, от радости.
Пенхи только рукой махнул, а Адирома еще нежнее стал ласкать болтунью.
-- Вот я так тоже схожу с ума, -- сказал он, -- из Трои да в Фивы.