VI. ВОСК ОТ СВЕЧИ БОГИНИ
Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.
-- Пора, дитя мое, -- сказал он внучке. -- Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.
Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.
Улицы и площади города, за несколько минут столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.
Но вот и пилоны храма богини Сохет.
-- Где начало вечности? -- спросил чей-то голос наших спутников.
-- Там, где ее конец, -- отвечал Пенхи.
Это был условленный лозунг. От одного из пилонов отделилась темная фигура.
-- Следуйте за мной -- богиня ждет, -- сказал тот, кто стоял у пилона.
-- Верховный жрец богини, святой отец Ири, -- пробормотал Пенхи в смущении.
-- Я его младший сын и посланец.
Они все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.
-- Богиня глядит, -- прошептала она.
Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами. Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богиню Сохет. Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.
-- Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, -- сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. -- Встань, непорочное дитя, иди за мною.
-- Я с дедушкой, -- робко проговорила Хену.
-- Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.
Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.
Верховный жрец встретил пришедших ласково.
-- Какое прелестное дитя! -- сказал он, подходя к Хену. -- Как тебя зовут, маленькая красавица? -- ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.
-- Хену, -- отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.
-- А сколько тебе лет?
-- Ого, как торопится расти, -- рассмеялся жрец, -- это пока, до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?
-- Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, -- печально отвечала Хену.
-- А отец? -- Девочка молчала; за нее ответил дед.
-- Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Просописа, и продали в рабство в Троиду.
-- В Троиду! О, далеко это, далеко, на дальнем севере, -- проговорил старый жрец. -- Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза знал, и Гекубу... А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! 7
Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины...
-- Бедный Приам! -- сказал он как бы про себя. -- Сын мой, -- обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, -- поди, приготовь в святилище богини.
Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.
Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.
Скоро появился и Ири в полном облачении. В руке он держал блестящий бронзовый систр, который при сотрясении издавал музыкальный звук, похожий на треск цикад.
-- Дитя мое, -- обратился Ири к Хену, смотревшей на него большими изумленными глазами, -- ты смотрела в священные очи бога Аписа?
Девочка не знала, что сказать, боясь ответить невпопад. Она посмотрела на деда.
-- Отвечай же, дитя, -- сказал старик. -- Тогда, во время священного шествия бога Аписа ты упала перед ним на колени и видела его глаза?
-- Видела.
-- А что чувствовала ты, когда бог взглянул на тебя?
-- Я испугалась.
-- Это священный трепет -- в нее вошла божественная сила, -- пояснил верховный жрец. -- А теперь идем. Ири взял длинный посох с золотой головкой кобчика наверху, и они вышли на двор. В темноте снова выступила голова льва, освещенная как бы изнутри фосфорическим огнем.
-- Богиня благосклонно открывает тебе свое божественное лицо, -- сказал жрец Хену, снова оробевшей.
Преклонив колена перед статуей матери богов, они прошли дальше и вошли в самое святилище. И там было изображение Сохет рядом с изображением Пта. От жертвенника синеватой струйкой подымался дым курения, толстые, как колонны, восковые свечи в огромных подсвечниках освещали жилище богини.
Верховный жрец, преклонившись перед божеством и опираясь на посох, правой рукой сделал движение в воздухе, потрясая систром. Раздались тихие музыкальные звуки, словно бы они исходили из огромной бронзовой головы матери богов. Голова невнятно, глухо проговорила несколько слов, которые жрец повторял за нею:
-- Пта, Сохет, Монту, Озирис, Горус, Апис...
За жертвенником послышался странный звук, точно шипение змеи. И действительно, из-за жертвенника выползла большая серая змея. Увидев жреца, она свилась спиралью, и только плоская голова ее дрожала и вытягивалась, выпуская черное, раздвоенное жало-язык.
Жрец стукнул посохом, и змея поползла к Ири, к его посоху. Он еще стукнул, и пресмыкающееся, коснувшись головой посоха, обвилось вокруг него и стало спиралью подниматься вверх, к руке жреца.
Тогда из-за завесы, скрывавшей дверь позади жертвенника, вышел младший жрец. Он держал в руке какую-то маленькую птичку.
-- Хену, чистое дитя, возьми жертву, -- сказал Ири, обращаясь к девочке, которая, казалось, застыла в изумлении и ужасе.
Младший жрец передал ей птичку, которая даже не билась в руках. Змея, держась спиралью на посохе, повернула голову к птичке. Глаза пресмыкающегося сверкали.
-- Дитя, отдай жертву священному уреусу, -- сказал Ири.
Девочка не двигалась, она не спускала глаз со змеи.
-- Пенхи, сын мой, подведи девочку, -- сказал жрец старику.
Тот повиновался и подвел девочку к посоху, к самой змее. Змея потянулась к птичке.
-- Пусть отдаст, -- сказал жрец.
Рука Хену автоматически потянулась вперед, и змея моментально схватила птичку.
-- О, дедушка! Она глотает птичку! -- вся дрожа, проговорила девочка, цепляясь за старика.
-- Жертва принята, -- торжественно произнес верховный жрец, вставая.
Змея быстро соскользнула с посоха и уползла за жертвенник. Тогда Ири подошел к Хену и, желая ободрить ее, стал гладить и целовать ее голову.
-- Испугалась, девочка? Ничего, ничего, крошка, теперь все кончилось, -- говорил он нежно.
Услыхав, что все страшное кончилось, Хену несколько ободрилась.
-- Теперь птичка умерла? -- спросила она.
-- Нет, дитя, она переселилась в божество. И ты некогда была такою же птичкой, и вот теперь боги превратили тебя в хорошенькую девочку.
-- Так и меня змея съела? -- спросила Хену, совсем ободрившаяся. -- Кто ж меня ей отдал?
-- Такая же, как ты, чистая девочка, -- лукаво улыбнулся жрец. -- А теперь подойди вот к этой свече, что пониже.
Хену подошла. Свеча, толстая, как ствол молоденькой пальмы, горела выше головы Хену.
-- Можешь ее задуть? -- спросил Ири, положив руку на плечо девочки.
-- Могу, -- отвечала последняя.
-- Так да погаснет свеча жизни тех, чьи имена мы носим в сердце, -- торжественно сказал верховный жрец. -- Дуй же, дуй сильней.
У Хену были сильные, молодые легкие. Она собралась с духом, дунула, и массивное пламя свечи моментально погасло; одна светильня зачадила.
он к младшему жрецу.
Тот взял с жертвенника золотой серп и подал Ири. Святой отец, взяв серп, отпилил верхнюю часть загашенной свечи, длиною вершка в три, и подал Пенхи.
-- Возьми этот священный воск, -- сказал он, -- и сделай из него то, что поведено тебе свыше: Пта, Сохет, Монту, Озириса, Горуса и Аписа. Ты слышал повеление божества?
-- Слышал, святой отец, -- отвечал Пенхи.
-- Ты их изображения знаешь?
-- Знаю, святой отец.
-- Хорошо. А из простого воску сделай изображения тех, чьи имена мы носим в сердце.
-- Будет все исполнено, святой отец.
-- Помни, что она, -- жрец указал на Хену, -- должна во всем помогать тебе: пусть она месит воск своими руками, согревает его своим дыханием, но только не тот, не простой воск, а этот, священный. И делай так, чтобы Аммон-Ра не видел твоей работы, чтоб солнечный луч не досягал туда, где будешь формовать фигуры, и чтоб кроме Хену никто этого не видел -- никто! Это величайшая тайна божества.
Ири взял потом Хену за руку и подвел к южным дверям святилища, где в большой глиняной кадке она увидела лотос с распустившимся цветком.
-- Сорви этот цветок священного лотоса и укрась им свою голову, -- сказал жрец.
Девочка не заставила долго ждать: она искусно отделила цветок от стебля и ловкими пальчиками, на что девочки большие мастерицы, вдела пышный цветок в свои черные густые волосы.
-- Идет ко мне? -- весело спросила она.
Молодой месяц давно зашел за темные вершины Ливийского хребта, когда Пенхи и Хену вышли из ворот храма Сохет. На небе высыпали мириады звезд, которых яркость и красота особенно поразительны в тропических странах. В воздухе веяло прохладой. Во мраке ночи огромные колонны храмов и аллеи сфинксов казались чем-то фантастическим. Редко кто попадался на опустевших улицах и площадях сонного города.
Проходя мимо колоссальных статуй Аменхотепа, Хену боязливо жалась к деду.
-- Они, кажется, дышат, -- шепотом проговорила девочка.
-- Я не слышу, дитя, -- отвечал Пенхи.
-- Да, я сам слышал, -- подтвердил старик.
-- О чем же плачут они?
-- Кто это может знать, дитя! Может быть, они не плачут, а жалобно приветствуют бога Горуса, просят, чтоб он возвратил им жизнь.
Когда наши путники переезжали через Нил, им послышался в тростниках тихий плач, словно детский.
Примечания:
7) Рамзес III был современником осады и разрушения греками Трои (около 1200 лет до Р. X.).