XXII. Купанье стольников
Сообщая этот ужасный эпизод из жизни Разина, Н. И. Костомаров полагает, что "этот варварский поступок не был только пьяным порывом буйной головы", с чем, конечно, нельзя не согласиться. "Стенька, как видно,-- говорит историк,-- завел у себя запорожский обычай -- считать сношения казака с женщиною поступком достойным смерти. Его увлечение красивою персианкою, естественно, должно было возбудить негодование и ропот тех, которым Стенька не дозволял того, что дозволил себе, и, быть может, желая показать, что не в состоянии привязаться к женщине, он пожертвовал красивой персианкой своему влиянию на товарищей".
Так рассуждал историк, приговоры которого всецело обусловливаются тем, что говорят ему находящиеся в его руках материалы или более или менее достоверные источники, документы. Но о подобного рода явлениях, обуславливаемых душевными движениями человека, всего менее говорят документы, как не говорит на суде о своем преступлении тот, кого уличают в нем на основании не вполне ясных улик. У историка в этом случае связаны руки.
Не таково положение романиста. Он должен все знать, даже то, чего нет и не могло быть в документах: он должен знать душу своих героев, знать их тайные думы и помышления.
И романист объясняет ужасный поступок Разина с Заирой так, как он его объяснил на основании психологической критики, которой он подверг своего героя.
Неудивительно после этого, что Разин, смирившийся было перед властью, положивший свой бунчук к ногам этой власти, подружившийся с воеводою и водивший с ним хлеб-соль, вдруг опять превращается в зверя, еще более лютого, чем он был прежде.
Астрахань теперь опостылела ему. Здесь он сам разбил свое счастье -- и его потянуло домой, на родину, туда, где протекло его детство, когда у него за спиною не было ни воспоминаний, ни ужасных призраков, которые теперь иногда посещали его.
4 сентября Разин покинул Астрахань, чтобы, собравшись за зиму с силой, начать исполнение того, что он на возвратном пути из Соловецкого монастыря обещал Аввакуму, когда навестил его в тюрьме монастыря Николы на Угреше.
Между тем отписки князя Прозоровского из Астрахани о полной покорности Разина вызвали на Верху великую радость, и Алексей Михайлович перед осенним возвращением из села Коломенского в город решился в последний раз вдоволь натешиться купаньем в пруду стольников, запоздавших к царскому смотру.
Наскоро выслушав доклад дьяка Алмаза Иванова по важным делам и положив по ним резолюции, государь вопросительно поглядел на дьяка, который переминался с ноги на ногу и, по-видкмому, еще что-то хотел доложить, но не решался.
-- Что у тебя еще? -- спросил Алексей Михайлович.
-- Пустое, государь: так -- челобитьишко одно,-- отвечал Алмаз Иванов,-- жалобишка непутевая.
-- На кого? -- спросил государь.
-- На твоих государевых воевод, на симбирских да на саратовских с товарищи.
-- А чья жалоба?
-- Твоих государевых оброшных людишек.
-- А ну-ко, вычти,-- сказал с неохотой "тишайший", позевывая: ему так хотелось купать стольников.
-- "Великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу,-- начал, прокашлявшись, Алмаз Иванов,-- всеа Русии самодержцу и многих государств государю и обладателю..." "Облаадателю" с одним азом, государь, прописка...
-- С одним азом? -- строго спросил царь.
-- С одним -- точно: "обладателю" -- во место "облаадателю", государь,-- отвечал дьяк.
-- А кто учинил прописку?
-- Писал, государь, подьячей не у дел Юшка Иванов.
-- Так укажи бить Юшку батоги нещадно,-- решил Алексей Михайлович [В то время за малейшую описку в царском титуле жестоко наказывали, как за государственное преступление. (Прим. Д. Л. Мордовцева.)].
Надо заметить, что в царском титуле слово "обладатель" всегда и обязательно писалось с двумя а л; "облаадателю".
-- Читай дальше,-- приказал государь. Алмаз Иванов продолжал:
-- "Бьют челом сироты твои государевы, симбирские и саратовские татаровя мурзишки и сотничишки и мордовские и чувашские людишки, а во всех их место Багай Кочюрентеев сын да Шелмеско Шевоев сын: велено нам, сиротам твоим государевым, по твоему государеву наказу, твоя государева пашня пахати за твой государев ясак. И мы, сироты твои государевы, твою государеву пашню пахали многие годы -- рожь и ячмень и овес сеяли. И мы твою государеву пашню пашучи, лошади покупали, животишки свои и достальные истощали. А за твоей государевой пашнею ходячи, одежонко все придрали, и женишка и детишка испроели, и нынече, государь, помираем голодною смертию. А одежонки нам, государь, сиротам твоим государевым, купити не на што и нечим, и мы, государь, сироты твои государевы, погибаем нужною смертию, волочася с наготы и с босоты. А в осеннюю пору, государь, мы ж, сироты твои государевы, на гумна возим твой государев хлеб, и в клади кладем, и молотим. Да в летнюю пору, государь, и в зимнюю ездят в Астрахань твои государевы воеводы, и дети боярские, и казаки, с твоими государевыми делы к Москве и с Москвы, и они, государь, емлют нас в подводы и с судами в летнюю пору, и в зимнюю пору с лошадьми и саньми, и у нас, государь, у сирот твоих государевых, в подводах ездячи и ходячи, голодною смертию и нужною с волокиты лошаденки помирают. А которые, государь, из нас татаровя и иные людишки по дорогам у Волги жили, и они, государь, от подвод разбегаются, живут по лесам в незнаемых местах. И у нас, государь, у сирот твоих государевых лучших людишек, у мурзишок, у сотничишков, в подводах людишки и лошаденки помирают; а другие бегают по лесам от твоих государевых посланников потому: они, государь, посланники твои и воеводы нас, сирот твоих государевых, всякими пытками пытают, и поминки с нас всякие емлют, и нас, сирот твоих государевых, грабительски грабят -- коровенка и куры, и гуся и утку, и рыбу, чем мы сироты твои государевы сыты бываем, емлют насильством же, грабежом, государь, сымают с нас, сирот твоих государевых, с плеч шубы и зипуны, и порты и лапти, а у кого, государь, из нас сирот твоих государевых и портов нет, и тех, государь, морят голодом до смерти, а иных, государь, емлют себе в холопи, а жен, государь, и девок..."
Алексей Михайлович нетерпеливо махнул рукой:
-- Скоро конец?
-- Скоро, государь.
И Алмаз Иванов, пробежав глазами челобитную, продолжал:
-- "А мастеров, государь, у нас в нашей бусурманской вере нету, ни дровишек, государь, усечи нечим, ни на зверя, государь, засеки сделати без топора не мошно и нечим, а обуви, государь, без ножа сделати не мошно же. И нам, государь, сиротам твоим государевым, с студи и с босоты и с наготы голодною смертию погибнуть, и нам, сиротам твоим, жити стало невозможно, и впредь, государь, погибнуть".
-- Слышал! -- нетерпеливо перебил докладчика Алексей Михайлович. -- Ну?
Дьяк продолжал чтение:
-- "Милосердный царь государь, пощади сирот своих, покажи милость, не помори сирот своих напрасною смертию, вели нам, сиротам своим, по-прежнему покупати у русских людей топоры и ножи и котлы, чтоб мы сироты твои государевы в конец не погинули и с студи и с босоты и наготы не померли, впредь бы твоего государева ясаку не отстали. Царь государь, смилуйся, пожалуй".
Алмаз Иванов кончил и вытер вспотевший лоб ширинкой. Алексей Михайлович вздохнул с облегчением.
-- Ну, слава Богу! -- сказал он, зевая и крестя рот рукой, "чтоб зевотой не вошел в рот и в утробу нечистый". -- Передай челобитье в думу: коли буду сидеть с бояры, тогда разберу и указ учиню. А теперь пойду на крыльцо: там, чаю, стольники заждались мово купанья. Да на их счастье и день теплый выдался.
И царь двинулся на крыльцо.
У крыльца уже давно толпилась дворская челядь -- стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы. На самом же крыльце, на площадке, имели право дожидаться только бояре, думные люди и другая знать.
Появление царя вызвало бурю поклонов, земных и поясных. Все заколыхалось, сдержанно кашляло, робко сморкалось "в персты", по "Домострою", "вежливенько, дабы не рычать носами".
После скучного доклада лицо "тишайшего" просияло при виде порядочной группы стольников, стоявших в стороне от прочих. Это были те, за которыми числилась провинка: они опоздали к утреннему царскому "смотру" -- к выходу. Их и ожидало купанье в пруду.
-- Ну, Алмаз, вели начинать действо,-- обратился государь к Алмазу Иванову.
Последний подал знак жильцам, которые стояли около провинившихся стольников: это были "купальные".
"Купальные" подхватили под руки стоявшего впереди молодого стольника, высокого и стройного, и повели к "ердани" -- к купальной открытой сени.
-- Многая лета великому государю! -- едва успел крикнуть стольник, как "купальные" толкнули его в пруд "прямо мордой".
Стольник скрылся под водой, но через несколько секунд вынырнул и, ловко держась на воде, клал поклоны, ударяя лбом о поверхность воды.
-- Ай да ловок Еремей! -- послышались одобрительные возгласы среди бояр. -- И на воде великому государю челом бьет.
-- И точно ловок! ах, язва!
А стольник, видя произведенный им эффект, поднял правую руку и возгласил:
-- Ах, язва! и вода ево не берет.
Алексею Михайловичу, видимо, понравились проделки стольника.
-- Похваляю, похваляю, Еремей! -- милостиво улыбался он.
Еремей вышел из воды и, оставляя за собою мокрый след и низко кланяясь, приближался к царю. Тот пожаловал ловкого стольника к руке.
-- Похваляю, похваляю,-- продолжал Алексей Михайлович,-- жалую тебя двумя обедами.
Все с завистью смотрели на счастливца: его ожидала карьера по службе. Шутка ли! два обеда разом!
Между тем "купальные" тащили уже другую жертву царской потехи. Это был старенький, сухенький и тщедушный стольничишко, которому плохо везло по службе. Он никогда не опаздывал к царскому смотру потому, что, с одной стороны, был холопски усерден к службе и верен, "аки пес", с другой -- он боялся воды, так как во всю свою жизнь не купался, предпочитая холодной речной воде паровую баню с веником; но сегодня, на беду, опоздал, за своею глухотою не расслышав боя часов на одной из кремлевских колоколен.
Он весь дрожал со страху, крестился и жалобно просил:
-- Царь государь! смилуйся, пожалуй! я отродясь не плавал... я немощен... у меня утин в хребте...
Это тешило "тишайшего", и он смеялся, а бояре вторили ему почтительным ржанием.
"Купальные", подстрекаемые общим весельем, взяли свою жертву за ноги и за руки и, раскачав в воздухе, бросили далеко в пруд. Тщедушное тело бултыхнуло в воду и пошло ко дну. На поверхности всплыли пузыри...
Ждут, а он не показывается. Еще ждут -- нет его, только пузыри вскакивают.
-- Что выхухоль! настоящий соболь...
А соболя все нет. Алексей Михайлович начинает тревожиться.
-- Он шутит, государь,-- успокоивают его бояре,-- ишь проказник!
Но проказника все нет -- и вода в пруду сравнялась -- гладко, как зеркало.
Все засуетились, но никто не смел броситься в воду. Слышались только возгласы, оханья. Все столпились у пруда, разводили руками, топтались на месте, как овцы...
Вдруг кто-то протискивается сквозь толпу, крестится и с размаху бросается в пруд.
-- Еремей! Еремей Васильевич Сухово! -- послышались радостные голоса.
Это был действительно он. Смельчак быстро доплыл до того места, где скрылся под водою старенький стольник, и нырнул. Через несколько секунд он вынырнул, держа в одной руке за шиворот утопленника и поддерживая его беспомощную лысую голову над водою, и скоро достиг "средины".
-- Дайте охабень! на охабени качайте! отойдет!
-- Ах, Господи! ах, Господи! -- повторял Алексей Михайлович, глядя на посиневшее лицо утопленника.
Но его так и не откачали...