XI. "Возьми одр свой и ходи..."
Между тем наверху, у царя, вот что происходило.
Алексею Михайловичу в тот же вечер успели доложить, что сынок Афанасия Лаврентьича не убит и не пропал без вести, а проявился за морем, во граде Веницее; что там он гуляет в немецком платье, "пьет богомерзкую табаку" и играет в зернь; что словами своими бесчестит московское государство и его, великого государя; что он вывез с собою за море столько денег, что швыряет ими направо и налево и выкупает с каторги полоняников; что, наконец, собирается в Рим, к папе, чтоб перейти там в папину веру, а свою православную веру ногами потоптать. Говорили намеками, что Афанасьевы новшества к добру не приведут.
Вообще все это говорилось осторожно, с оглядкою -- не ровен-де час.
Алексей Михайлович слушал все эти подходы, но своего мнения не высказал, хотя и выразил сожаление об отце, обманувшемся в любимом сыне.
Его только одно удивляло -- почему сам Афанасий не явился к нему, чтоб лично доложить обо всем, что он узнал.
Потому на другой день, рано утром, государь приказал позвать к себе Ордина-Нащокина. Посланный воротился и доложил следующее: Афанасий Лаврентьевич так убит, что опасно занемог и не может головы поднять с подушки; что всю ночь он метался и в бреду все повторял: как он теперь явится великому государю на очи. Боятся, как бы старик со стыда и горя, когда придет в себя, рук на себя не наложил.
Это известие так встревожило государя, что он тотчас же пошел на половину царицы, чтоб посоветоваться. В таких делах женский ум может иногда скорее разобраться, чем мужской: в деле Нащокина затрогивалась область семьи, область сердца; а тут женщина -- дальновиднее мужчины и найдет разгадку там, где мужчина, может быть, и искать не будет. Он же так любил Афанасия, что ему страшно было потерять его.
У царицы он застал свою любимицу -- Софьюшку. Юная царевна все носилась со своим "Лусидариусом". Он ей просто спать не давал -- так эта книга волновала ее воображение. Теперь ей не давал спать вопрос о том, где собственно находится рай на земле; а что он был на земле -- из "Лусидариуса" это ясно как день.
-- Как же, мама,-- горячилась она,-- тут именно глаголет "Лусидариус", что первая часть мира есть Азия, в ней же восходит солнце, от рая же исходит источник един, из того источника текут четыре реки: едина нарицается Виссон; егда же изыдет из рая, тогда именуется Гангия... Ну, видишь, мамочка, на земле рай.
-- Кажись бы, на земле,-- неуверенно отвечала Марья Ильишна.
-- Так, мамочка,-- продолжала Софья,-- ну, слушай: "вторая река Гедеон; егда изыдет из рая, нарицается Нил; третия Тигр; четвертая Ефрат".
-- Так, так, милая,-- задумчиво соглашалась царица.
-- Как же, мамочка, в рай попасть? можно? -- приставала неугомонная девочка.
-- Нет, нельзя, милая: вить Бог Адама и Еву изгнал из раю.
-- Так что ж, мама! Он согрешил -- яблочко съел, а мы не ели.
Царица невольно рассмеялась.
-- Дурочка еще ты -- вот что.
-- Нет, мама, а ты слушай,-- настаивала Софья,-- тут пишется, что до рая человеку сущу во плоти пойти невозможно...
-- Видишь? -- перебила ее Марья Ильишна.
-- Нет, а ты слушай:-- понеже,-- говорит,-- облежат рай великие горы и чащи лесные; подле оных лесов великие поля, широты и долготы презельные, и на тех полях много превеликих драконов и иных лесных зверей; потом начнется ближе всех к тем местам край земли -- Индия земля и великая река Индус, яже течет из горы Кауказосы и течет в Чермное море. В тое землю трудно дойти человеку, понеже на единой половине в Вендейское море течет река превеликая Индус, и прилежит ко границе великое море, яко невозможно по нем прейти в четыре лета"... Так как же, мамочка,-- волновалась Софья,-- коли невозможно в четыре лета перейти сие поле, то в пять можно? Говори же, мама, можно?
-- Чего Софья-ту из себя выходит? -- спросил царь.
-- Да все вот рай хочет найти,-- улыбнулась государыня.
-- Рай? -- обратился Алексей Михайлович к дочери. -- Уж и ты не хочешь ли по Воиновым следам идти?
-- По каким Воиновым следам, батюшка царь? -- удивилась Софья.
-- А сынка Афанасьева Ордина-Нащокина.
-- А что, батюшка? -- встрепенулась царевна.
Она знала, что Воин пропал без вести. Она знала этого Воина, красивого молодца, часто его видела и во дворце, и в церкви, и была к нему, по-своему, конечно, по-детски, очень неравнодушна. А потому она очень покраснела, когда отец упомянул его имя.
-- Что ж Воин?-- не глядя на отца, переспросила она. -- Вить его давно нет на свете.
-- Нет, дочушка, здравствует, и так же, как ты вот, дорогу в рай отыскивает,-- серьезно отвечал Алексей Михайлович.
И царица, и царевна посмотрели на него в недоумении.
-- Ты шутишь, государь?-- спросила первая.
-- Не до шуток мне, матушка-царица,-- грустно отвечал царь. -- Я пришел к тебе об этом именно и посоветовать. Воин отыскался, жив и невредим.
-- Ах, батюшка!-- невольно воскликнула Софья,
-- Подлинно говорю -- жив,-- продолжал Алексей Михайлович,-- и ноне во граде Веницее обретается. Отай ушел он из московского государства, беженцем, как блудный сын, и своим воровством отца убил: Афанасий, узнав про воровство сынка, зело занемог. Да и каково отцу, и то надо сказать. Всю ночь, ноне, говорят, Афанасий-ту огнем горел и метался: "Как я, говорит, теперь великому государю на очи покажусь?" Смерти бедный старик просит.
-- Ах, он, горемычный!-- соболезновала царица.
-- И мне его жаль, ах, как жаль! -- повторял Алексей Михайлович. -- А как поправить дело? Что делать -- я и ума не приложу.
Царица задумалась. Все молчали. Софья тихо ласкалась к отцу и вопросительно глядела в его задумчивые глаза.
-- Как ни как, а старика надоть пожалеть,-- сказала Марья Ильишна: верный старик, царства твоего и твоего государского покоя рачитель -- его поберечь надоть, утешить.
-- И я так думаю, Маша,-- согласился "тишайший".
-- А с сынком -- расправа после,-- пояснила царица.
-- А что Воину будет, батюшка? -- тревожно спрашивала отца Софья.
XVII века.
Алексей Михайлович не отвечал на ее вопрос, а только погладил ее головку.
-- Ты права, Маша,-- повторил он,-- утешим старика, и понеже, ни мало не помедля: я напишу ему сам, успокою его. А то долго ли до греха! Помрет старик с печали и со страху. Пойду -- напишу.
И Алексей Михайлович поспешил к себе.
-- Вон оно, дочка, что значит рай-ту искать,-- сказала Марья Ильишна.
-- А разве, мама, он рай искал?-- встрепенулась Софья.
-- Вестимо. Тесно, вишь, и душно ему стало в московском государстве: пойду-де и я поищу, где солнце встает и где оно заходит. Ишь новый Иван-царевич выискался -- поехал жар-птицу искать да моложеватые яблоки! Живой-ту воды не нашел, а мертвой-от водицы родителю прислал. Утешил старика!
-- А что ему за это будет, мама? -- робко спросила Софья.
-- Ну, не похвалит за это государь.
-- Казнить велит?
-- Не знаю, а только не похвалит.
-- Его, мама, привезут из Веницеи?
Софья что-то вспомнила и бросилась к своей излюбленной книге -- к "Лусидариусу". Она торопливо перевернула несколько страниц и остановилась.
-- Так вон он где теперь, Воин, в Венецыи,-- сказала она, что-то соображая; потом прочла: -- "Там Венецыя, юже созда царь Уптус, оттоле вышла река Рын, и течет по французской земле..." Ах, мама, куда он зашел! Вот молодец!
-- Смотри, как бы этому молодцу не пришлось отведать этой Венецыи в Москве,-- заметила царица.
Но Алексей Михайлович оказался добрее, чем думала Марья Ильишна.
Когда Ордин-Нащокин, после мучительно проведенной ночи и тревожного утра, к полудню забылся сном, ему принесли от царя письмо.
Сон несколько подкрепил несчастного старика. Открыв глаза, он увидел перед собою улыбающееся лицо Симеона Полоцкого.
-- Великий государь тебе милость прислал, Афанасий Лаврентьевич,-- сказал он с южнорусским акцентом,-- бальзам на раны.
-- Какую милость?-- испуганно спросил Нащокин.
-- Говорю: бальзам на раны,-- повторил вкрадчиво хохол,-- возьми одр твой и ходи; прочти сие.
оправдывал даже его преступного сына.
"Твой сын -- человек молодой (читал он, глотая слезы) -- хощет создание Владычне и руку его видеть на сем свете, якоже и птица летает семо и овамо, и, полетав довольно, паки к гнезду своему прилетит. Так и сын твой вспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание ко святой купели и к тебе скоро возвратится".
Нащокин с благоговением целовал послание царя, целовал и плакал.
-- Возьми одр твой и ходи,-- повторял Симеон Полоцкий.