XIV
Московские пожары — Присылка в Москву генерала Ушакова с войском. — Популярность Каина подрывается Ушаковым. — Каин в переделе у Головина. — Выдача Каином Камчатки, наказание кнутом и ссылка этого последнего. — Недоверие властей к Каину и ограничение его самовластия.
Неудивительно, что Каин, захватив в свои сильные руки гегемонию воровского дела в первопрестольной столице России, становится как бы родоначальником нового разбойного цикла. Вместо уменьшения воров и разбойников он, напротив, начинает страшно плодить их: подобно хвастливому римскому триумвиру — полководцу, уверявшему, что ему стоит только топнуть ногой, чтоб из земли вышли легионы, — Каину стоило только свистнуть своей шайке или хлопнуть в ладоши, чтоб его молодцы «пошевелились». И они, покровительствуемые своим игемоном, действительно страшно «шевелились».
С весны 1748 г., помимо повальных грабежей и разбоев, Москва начинает гореть со всех концов. Горят сотни, тысячи домов; горят церкви, монастыри; народ горит сотнями. Москва выбирается из домов и живет за городом лагерями. Загораются сами собой нежилые дома, сараи, даже заборы… Являются подметные письма… Полиция ловит поджигателей…
Паника переходит в Петербург, словно через 23 года, во время страшной чумы. Петербург оцепляют пикетами из гвардейских полков, и особенно императорские дворцы.
В Москву командируют генерал-майора и премьер — майора лейб-гвардии Преображенского полка Ушакова. В Москву вводят войско…
Вот до чего довела воровская гегемония безграмотного Ваньки Каина!
А между тем Ванька продолжает свое дело. Он по-прежнему мошенничает и грабит, но в корне силы его подорваны… Он уже не командует Москвой и всеми ее воинскими командами, как командовал в течение трех-четырех лет. Команды Ушакова его не слушаются и таскают всех разбойников и подозрительных людей не к Каину, а к Ушакову. На сцену являются новые деятели — и они даже не знают в лицо Каина.
Мало того, новые команды начинают бить Каина. 10 июня, часов в 10 утра, Каин идет мимо Мытного двора, где находится царев кабак («фортина»). Поравнявшись с окнами «фортины», Каин слышит голос целовальника: «Караул! Караул! Грабят казну!» Каин вбегает в кабак и видит, что солдаты ломают стойку, где хранилась казенная выручка. Каин начинает унимать солдат, а солдаты бросаются на него и бьют. Каин выхватывает у одного из солдат шпагу, защищается ею и убегает в дверь. Из кабака он бежит в караульню и заявляет о происшествии караульному офицеру Головину. Головин выхватывает из рук Каина шпагу, велит солдатам наклонить его за волосы — и бьет Каина шпагой по спине. Потом связывает ему назад руки, прикрепляет веревкою за ноги к приказному крыльцу и велит его бить батогами в продолжение часа!
Вот что сталось со всемогущим Каином.
Вырвавшись от Головина, он подает на него жалобу в сыскной приказ. В приказе осматривают пострадавшего Каина: «Оказалось — он избит был порядочно, спина вся синяя и багровая, плечи, руки все в синих пятнах».
Наконец Каин сам себя губит — он глубоко падает в общественном мнении удалых добрых молодцев. Через месяц после битья его Головиным Каин выдает своего лучшего друга и учителя — Петра Камчатку.
Выше уже мы говорили о Камчатке как о крупной личности из того разряда людей, к которым принадлежал Каин. Что заставило последнего предать своего друга — остается неразъяснимым, тем более, что Камчатка в последние годы значительно остепенился и добывал себе хлеб работой, сначала на железных заводах Демидова в Калужской губернии, а потом в Москве, «на бережках» и на Балчуге; кормился он также и тем, что скупал в лавках медные кресты и иглы и продавал по деревням.
Каин встретил своего друга на Балчуге, когда тот шел к празднику в Новоспасский монастырь — и представил в сыскной приказ.
Камчатку допрашивали и пытали. Но он не выдал своего бывшего друга, который погубил его.
В декабре 1748 г. Камчатка наказан был кнутом и сослан в Оренбург в вечную работу.
К этому-то, вероятно, времени и относится та тоскливая народная песня, посвященная памяти Камчатки, где мать оплакивает свое дитятко, говоря, что «знать, ему, доброму молодцу, в тюрьме век вековати».
С этого времени Каин теряет доверие и в начальстве и в кругу своих товарищей, добрых молодцев. Отшатнулись от него и чиновники сыскного приказа и полиции, которых он мог предать так же, как и своего друга.
Во время производства следствия над Камчаткою сыскной приказ дает дежурному обер-офицеру инструкцию о содержании колодников; в § 12 этой инструкции говорится: «Обер-офицеру из команды своей никому караульных не давать и самому не отпускать, ни за чем не отсылать никуда, под опасением военного суда, а посылать по требованиям от секретарей, по наказам и сыскным, и сколько потребно посылать без задержания; тако ж, если доноситель Каин будет объявлять, что ему надлежит для поимки сколько солдат, то спрося присутствующих, а не в бывность их, дежурного секретаря, и дежурному секретарю спросить тайно доносителя, куда идтить и в какие дома и за какими людьми, чтобы в том от него, доносителя, знатным людям каких страхов и бесчинства не насено было и не вне ли Москвы; а ежели подлежит той посылке быть, того часа потребное число солдат посылать и с ними унтер-офицера и капрала, с таким наставлением, чтобы на которых он, доноситель Каин, будет показывать, тех брать и содержать, чтобы их не упустить, и приводить прямо в сыскной приказ, а окроме сыскного приказу тех колодников по домам никуда не водить и к доносителю Каину в дом не водить же, ибо от оного доносителя многие продерзости явились, и что он перво к себе водит, и то оказывается; в нем, в сыскном приказе, в том, что ему, доносителю Каину, того не чинить, взята подписка. Посланному с доносителем команды обер-офицеру приказывать унтер-офицеру, чтоб его, унтер-офицера, команда, будучи ему и команде при взятии тех по указыванию доносителем колодников, в которых домах взяты будут, обид и разорения и грабежа никакого не учинить и доноситель бы во взятых домах грабежа не учинил жедоносителю как во взятках, и в грабежах, и в разорениях не быть послушным видны оного доносителя неправдивые поступки, за что и прежде учинено с ним было по указам…»