Тень Ирода
Глава XIV

XIV

Сама судьба, по-видимому, толкала Левина на неведомый ему самому подвиг. Одно, что он ясно сознавал в себе, -- это непреодолимое желание помериться с кем-то силами, да померяться с чем-либо большим, таким большим, больше и сильнее чего нет в мире. Образ этой силы уже рисовался ему осязательно, и хотя образу этому придавались земные очертания, но сила самая казалась неземною. Великан, которого он видел всходившим из двора, отчасти отвечал идеалу неведомой, страшной силы: нечеловеческий рост, нечеловеческие поступки, нечеловеческое сердце -- да, это он, под ногами которого трещит земля и стонут люди, -- он, который отнял у России покой, а у него самого то, что было ему дороже всего на свете...

Когда Левин в то же утро после встречи с юродивым зашел к Варсонофию, этот последний рассказал ему, что знал, о смерти царевича. Потом прибавил:

-- А об Афрасиньюшке сказывают, что ее задавили, когда все допросы с нее были посыманы. Когда-де, говорят, ей сказали, что ее отдадут замуж за простонародного человека, она, матушка, молвила: "После-де царевича никто при моем боку лежать не будет". Ее и задавили.

И помолчав немного, старик продолжал:

-- О-охо-хо! Сдается мне, что я видел ее, голубушку. Раз это ночью, после кончины царевича, проходил я мимо гарнизона, вижу, у мостков стоит лодка, а из гарнизона неведомые люди несут что-то: мешок, не мешок, а что-то длинное. Я спрятался и смотрю, что дальше будет. Вот это они положили мешок в лодку, что-то привязали к мешку -- не то камень, не то ядро, и поплыли по Неве вверх к дворцу. Поравнявшись с дворцом, остановились. Слышу, от дворца свисток дали. Как свист-то раздался, вижу, в лодке поднимают мешок да бултых его в воду! Только и было. Сотворил я крестное знамение и, крадучись, пробрался домой. С той поры об ней, голубушке, ни слуху, ни духу. Только Фомушка после болтал: "Девушка-де рыбку ела, а рыбка-де девушку съела".

Оба молчали. Видно, что все слышанное и виденное Левиным пробуждало в нем давно дремавшую энергию, энергию борьбы, подвига.

-- Так как ты думаешь, дедушка, о моем деле? -- спросил он.

-- Вот что я тебе скажу, сын мой, -- медленно отвечал старик. -- Я знавал твоего родителя, хлеб-соль его тоже знавывал и тебе худа не пожелаю. Допреж того, чем тебе идти прямо к самому Меншикову, хоть у тебя и письмо к нему есть от Трубецкого, повидайся ты с Никифором, с Лебедкой, с иереем. Отец Никифор состоит духовным отцом у самого князя Меншикова. Человек он не из нонешних, человек богоискательный, искал Бога -- и обрел. Он тебе все расскажет, что делать, и к князю сведет.

Нетерпение подмывало Левина. Он чувствовал, как в нем прибывает силы, как крепнут его руки, которые, казалось ему, в состоянии были бы землю пошатнуть, море выплеснуть как ковш воды, до неба. Ему хотелось тотчас же схватиться с кем-то.

Узнав, где найти Лебедку, он немедленно отправился к нему. Имя Варсонофия так было известно в доме Лебедки, что Левина тотчас же впустили в комнаты. Его встретила небольшая живенькая девочка, в личике которой и во всей фигурке было что-то необыкновенно живое, подвижное, ртутное. Курносенький профиль и голубые глазки выражали самую чистую доверчивость. К людям она, как видно, привыкла.

Левин залюбовался девочкой. Она напомнила ему что-то такое светлое и чистое.

-- Ты от дедушки Варсонофия? -- защебетала девочка, бойко смотря в горевшие внутренним огнем глаза Левина.

-- Да, от него, милая.

-- Для чего ж он сам не пришел?

-- Не знаю. Верно, недосуг.

Девочка повертелась, взяла на руки кошку, которая терлась у ее ног, и снова заболтала:

-- Батя у светлейшего. Он скоро придет. Хочешь, Маша, молочка? -- обратилась она к кошке. -- Теперь не пост... Ах, дедушка Варсонофий! Зачем он не пришел? Я его ух как крепко люблю. А он тебе сказывал про Киев? -- подскочила она к Левину.

-- Сказывал.

-- Бывал, милая.

-- И мощи видел, и Ивана многострадального, что в землю уходит?

-- Видал.

-- Ах, как страшно! Сказывают, скоро весь войдет в землю, тогда конец свету.

Левин слушал это детское щебетанье, и у него на сердце становилось легче.

-- Когда я вырасту большая, -- продолжала девочка таинственно, -- я пойду в Киев, в Бар-град, на гору Афон, в Ерусалим-град. Все-все посмотрю, приложусь ко всем мощам и Ивана многострадального увижу, погляжу, сколько ему остается уходить в землю. А в Ерусалиме-граде Гробу Господню поклонюсь... А потом, знаешь, что сделаю? -- спросила она еще более таинственно.

-- Не знаю, милая, -- отвечал Левин, улыбаясь.

-- Во пустыню прекрасную уйду...

И девочка приложила пальчик к губам. Левину стало больно. Сердце разом заныло, заныло...

-- Ах, как хорошо в пустыне! -- продолжала девочка, нянчась с кошкой. -- Цветики алые цветут, птички райские поют, старцы и старицы Бога хвалят...

Девочка все это болтала с чужих слов, мечтая об ужасной пустыне, когда в самой ключом била жизнь, да не скитская, а реальная, с ее реальным счастьем и реальным страданьем.

-- А мама в кухне. У нее руки запачканы.

Заглянув в окно, девочка закричала: "Батя идет! Батя идет!" -- и бросилась встречать отца.

Через несколько секунд в комнату вошел мужчина уже не молодых лет в священнической одежде. Он ласково поздоровался с Левиным, который подошел к нему под благословение и поцеловал руку.

-- Пришел я к тебе, отец Никифор, от старца Варсонофия за советом. Я капитан конного гренадерского полка Василий, Савин сын, Левин. Приехал я сюда с письмом к светлейшему князю Александр Данилычу от командира моего, князя Иван Юрьича Трубецкого, для освидетельствования меня в Военной коллегии. По болезненному состоянию моему и по истовой вере желание имею постричься в монахи.

-- Что ж, дело хорошее, Богу угодное.

-- Так Варсонофий, по старому хлебосольству с родителем моим, прислал меня к тебе, дабы ты замолвил за меня слово у светлейшего.

-- Душевно рад, душевно рад. В какую же ты обитель хочешь?

-- В Соловецкую святую обитель хотел бы.

-- Так, так. И сам я о том же давно думаю. Как только выдам замуж девочку, то, покинув и попадью, уйду в монастырь.

-- Нет, батя, я замуж не хочу, я в пустыню хочу.

-- Вот тебе на! Ах ты, дурочка. Подожди еще, рано в пустыню.

-- Нет, не рано, батя. А тебя я в монастырь не пущу, маме скажу.

-- Ладно. Сбегай к маме, пускай нам закуску даст, а там и в пустыню пойдем.

Девочка побежала.

-- Какой милый ребенок, -- заметил Левин.

-- Да, коли б не она, давно бы я в монастыре жил, -- сказал Лебедка. -- Нынче на миру житье опасно -- душу погубишь.

-- И я то же думаю, отец Никифор, и вот за тем-то к тебе и пришел. Я и прежде хотел смириться, на смирение пойти, а как старец Варсонофий порассказал мне, что здесь делается, так и на свет бы этот погибельный не глядел.

-- Воистину так -- один грех. Недаром говорится: у Бога темьян, у черта -- со смолою казнь. Ты, Василий Савич, хотя и мирской человек, а благую часть избираешь: могий вместити, да вместит.

-- Я уж так и решил, другой дороги мне нет, -- сказал Левин задумчиво.

-- Ты, значит, женат не был? -- спросил Лебедка.

-- Не привел Бог.

-- Что так?

-- Царю не угодно было. Он указал другого жениха моей невесте, денщика своего, Ивана Орлова.

-- А! Знаю... ловкий парень... да и на ушке висит у царя словно усерязь... Токмо он, я знаю, не женат и обольстил лестию одну девку дворцовую, Марью Гаментову. Теперь девку приговорил к смертной казни, за то якобы, что ребенка, прижитого от этого Орлова, стыда ради удавила. Ее-то под плаху подвел этот Орлов, а сам из воды сух вышел.

-- Знатного же женишка нашли моей невесте! -- сказал Левин с волнением.

-- Что ж она?

-- В монастырь ушла.

-- Ну, значит, и тебе дорожку указала, иди, не сворачивай.

-- Я и то иду. Да только как мне к князю дойти?

"О мученичестве", так мы не медля и пойдем.

Взяв сочинение Феофана "О мученичестве", -- сочинение, написанное в защиту брадобрития и немецкого платья, Лебедка повел Левина к Меншикову.

Пройдя прямо к князю и доложив о Левине, Лебедка возвратился домой, наказав Левину зайти к нему непременно после аудиенции.

Скоро Левина потребовали в кабинет князя. Когда он вошел, то очутился в таком положении: посредине большой комнаты стоял стол, заваленный бумагами, у стола стояло деревянное с прямой спинкой кресло, а в нем сидел Меншиков спиной к вошедшему, виднелся только княжеский затылок. Меншиков не встал и не оборотился при входе Левина. Последний почувствовал себя очень неловко. Но его спасло зеркало, висевшее против стола. Увидав в этом зеркале лицо князя, Левин поклонился.

-- Ты Левин? -- спросил князь.

-- Я, ваша светлость.

-- Из дворян?

-- Из дворян Пензенского уезда, ваша светлость.

-- Князь Трубецкой доносит, что ты недужен. Каким недугом одержим ты?

-- Падучею, ваша светлость.

-- А давно это с тобою?

-- Седьмой год, ваша светлость.

-- А на царской службе давно ли?

-- Восемнадцать лет, ваша светлость.

-- В каких баталиях был?

-- Под Нарвой, при Лесном и под Полтавой.

-- А! Лесное помнишь, где мы знатную викторию одержали над Левен-Гоуптом?

-- Помню, ваша светлость.

-- А меня видел там?

-- Видел, ваша светлость... на белом коне ночью... -- Лицо Меншикова просияло.

-- Ранен? -- спросил он.

-- А в прутском походе был?

-- Не был, ваша светлость. Я сопровождал государя царевича в Киев.

-- А!..

Вдруг сзади Левина отворилась дверь, и в зеркале отразилась фигура великана. Левин повернулся как ужаленный и посторонился. Меншиков вскочил.

-- Здравствуй, Данилыч! -- сказал великан.

-- Здравия желаю, ваше императорское величество, -- приветствовал Меншиков.

-- А ты кто? -- совершенно неожиданно обратился царь к Левину.

-- Вашего императорского величества гренадерского конного Гаврилы Кропотова полка капитан Левин.

-- Зачем прибыл?

-- Для освидетельствования в болезни, государь.

-- А службу где начал?

-- Под Нарвой, ваше императорское величество.

Лицо великана нервно задергалось.

-- А под Полтавой был?

-- Был, государь.

-- Теперь в деревню захотел.

-- В монастырь, ваше величество.

-- А! В дармоеды записаться... бороду растить... О! Бородачи! Бородачи! Доберусь я до вас...

Лицо его было страшно. Оно автоматически дергалось. Глаза горели.

-- Чем ты болен?

-- Вели свидетельствовать его наистрожае, -- обратился царь к Меншикову.

Тот поклонился.

-- Ступай, -- сказал царь Левину.

Левин вышел как ошпаренный. Возвратясь к Лебедке под самым тяжелым впечатлением, он застал там старца Варсонофия, что-то объяснявшего первому.

-- Ну что? -- спросили оба.

-- Был, -- отвечал Левин.

-- Что ж он сказал?

-- Ничего. Царь помешал.

-- Так у него царь?

-- При мне пришел.

-- Говорил с тобой?

-- Говорил. Сердитый такой. Как узнал, что в монастырь прошусь, в неистовство пришел. "В дармоеды, говорит, записаться хочешь, бороду растить. Я, говорит, доберусь до вас, бородачи".

-- Бабушка надвое сказала, -- спокойно заметил Варсонофий.

-- Так, так, -- улыбаясь сказал Лебедка, -- кабы у бабушки бородушка, была б дедушкой... Что ж, велел свидетельствовать?

-- Велел наистрожае.

-- Ничего. На то сито, чтоб чище сеяло.

Разговор перешел на тягости времени.

-- Последние времена, последние времена, -- повторял Варсонофий.

-- И я тако ж слыхал, -- сказал Лебедка. -- Одиннадцать лет тому назад был я в Новегороде. Повстречался я там на базаре с своим бывшим духовным сыном, с новогородским с посадским человеком, с Гаврилою Нечаевым. Был этот Гаврила в брынских лесах у святых отшельников. Прожил он там не мало время. Так этот Гаврила сказывал, что антихрист уже прииде на землю и в книгах-де это написано.

-- Знаю я эти книги, -- заметил Варсонофий. -- Списаны оне рукою книгописца Григория Талицкого, приявшего от царя лютую казнь лет восемнадцать тому назад. Писаны книги те с древних рукописании, и наименование им таково: первая книга -- "О пришествии в мир антихриста и о летах от создания мира до скончания света", другая книга именуется "Врата". По сим книгам подлинно выходит, что осьмой царь -- антихрист и есть Петр, похитивший имя царя.

был добрый человек, он и мне добро делывал: когда мы были за морем в Померании, царевич берег меня.

-- И я слыхал, что он подлинной антихрист, -- заметил Левин. -- В 716 году, когда мы стояли в Харькове, летом к дому моему подъехали три монаха, неведомо какие, все трое образом равны и говорят по-русски, только на греческую речь походит. Остановились они против моей квартиры и стали ко мне проситься. Я с великою радостию принял их обедать со мною. Разговорились. "Откуда, спрашиваю, едете и куда?" -- "Из Ерусалима, говорят, от Гроба Господня в Санктпетербург, смотреть антихриста". -- "Какой там антихрист?" -- спрашиваю. -- "Которого вы называете царь Петр Алексеевич -- тот и антихрист. Прибудет он в столицу и не долго-де там будет, отъедет в Казань, и в те-де времена уже покою не будет..." Монахи эти и крестом с мощами благословили меня, тут он -- на мне.

-- Все сбывается по Писанию, -- добавил Лебедка, -- у нас все это говорят.

-- Да и в Малороссии мне сказывали, -- пояснил Левин, -- что царь -- не прямой царь, а антихрист, приводил-де, говорят, царевича в свое состояние, и он-де его не послушал, и за то-де его и убил.

-- Недаром знамения на небеси и на земли, -- подтвердил Варсонофий.

-- Правда. И я таковое знамение видел в 718 году маия 6 дня, -- сказал Левин. -- У меня и в святцах записано тако: явление было на небеси в полдень, солнце было в кругу великом темном три часа.

-- Это -- к смерти царевича, -- сказал Варсонофий. -- Я помню это. Тогда, в конце апреля, привезли Афросиньюшку из Неаполя, потом пытали ее, а к Петрову дню царевича и ее, голубушки, не стало.

Разговор был прерван девочкой, дочерью Лебедки, которая вбежала в комнату и бросилась к Варсонофию.

-- Ах, дедушка! -- лепетала она. -- Меня батя хочет отдать замуж.

-- Что ж, пора, -- отвечал улыбаясь старик и любовно гладя ребенка.

-- Нет, дедушка, не пора, я не хочу.

-- А чего ж ты хочешь?

-- Я в пустыню хочу.

-- Вот как! Раненько.

-- Ну, тогда как раз впору.

-- Да еще в Киев хочу, в пещеры, в Бар-град, в Ерусалим.

Пока девочка болтала, Лебедка увидел кого-то в окно, сказал:

-- Зачем это нелегкая несет Орлова, денщика царского? Претит он мне.

Левин побледнел. Он вспомнил Киев, Оксану... "Так вот кто отнял мою Оксану... и не для себя, а чтоб живую в гроб уложить... Упыри кругом, упыри, кровопийцы, скорей бы подальше от них", -- пробегало у него по мозгу и по сердцу.

-- Отец Никифор! Царь государь Петр Алексеевич и светлейший князь приказали тебе завтра же прислать к князю гренадерского конного полку капитана Левина. Слышал?

-- Слышал и исполню волю цареву и приказ светлейшего.

-- Ворон -- ворон -- ворон, -- глухо говорил Варсонофий, -- на свою голову каркай.