Москва слезам не верит
I. КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
В хоромах князя Данилы Щеняти, что у Арбатских ворот, идет пир горой или, как поется в былинах, "заводилось пированьице, почестей пир, собирались все князья, бояре московские".
-- А где же, князюшка-сват, твои калики перехожие, что похвалился ими? -- спросил боярин Григорий Морозов, сильно подвыпивший, но крепкий на голову и на ноги.
-- А на рундуке... Ждут, когда почестен наш пир разыграется.
-- Чего же ждать, дорогой тезушка, коли "княжеский стол по полустоле, за столом все пьяни, веселы", -- сказал, ставя на стол свою чару, старый князь Холмский Данило Дмитриевич, победитель новгородцев на берегах Шелони-реки.
-- Ладно... Веди калик, -- кивнул хозяин старому дворецкому.
В столовую светлицу вошли трое калик перехожих: двое молодых и зрячих, а третий старый и слепой. Войдя, калики "крест клали по-писаному, поклон дали по-ученому" и, откашлявшись, затянули:
Нашему хозяину-князюшке честь бы была,
Нам бы, ребятам, ведро пива дано:
Сам бы хозяюшка с гостьми испил
Да и нас бы, калик, ковшом не обнес.
Тада станем мы, калики, сказывати,
А вы, люди добрые, почетные, слушати,
Что про стары времена, про доселетния.
Калики на минуту приостановились, и старший из них, слепой, достав из-за спины "домру", стал перебирать струны... Пирующие притихли: в мелодии слепца слышалось что-то внушительное.
По знаку дворецкого холопы поднесли певцам по ковшу пива. Те перекрестились, выпили, утерлись рукавами...
И вдруг с уст их полилось торжественное:
Из-за лесу, было, лесу темного,
Из-под чудна креста Леванидова,
Из-под бела горюч камня Латыря, --
Тут повышла-выходила, повыбежала,
Лесом-полем шла верст три тысячи.
А и много в себя мать рек побрала,
А что ручьев пожрала -- счету нет,
Широко-далеко под Казань прошла,
За Казанью-то реку, Каму выпила,
А со Камушкой-то Вятку пожрала.
А той Вятке-реке честь великая:
Поит-кормит она славный Хлынов-град1,
Что родной он брат граду Новугороду...
-- Как! -- остановил певцов боярин Морозов. -- Хлынов -- родной брат Новгороду?.. С какой такой родни?
-- А как же, боярин, -- отвечал слепец, -- спокон веку так повелось, от дедов и прадедов наших: Хлынов -- меньшой братец Великому Новугороду.
-- И мне то же сказывали новугородцы, -- поддержал слепца князь Холмский. -- Даже посадница Марфа про родство Хлынова с Новым-городом говаривала. И чудно так, словно сказка...
-- Не сказка, боярин-батюшка, а быль исконная, -- настаивал слепец.
-- Так ты расскажи, старче, а мы послушаем, -- возвысил голос хозяин и кивнул холопам...
Калики перехожие снова осушили по ковшу пива.
-- Давно это было... -- степенно начал слепец. -- Не сто и не двести лет, а, може, с полутысячи годов тому будет. Воевал тогда господин Великий Новгород -- чудь белоглазую. Все мужья новгородские, и стар, и млад, ушли на войну. Не год, не два воевали, а поди годов пять. И соскучились в Новгороде бабы по мужьям. Знамо, дело женское, плоть бабья несутерпчивая...
-- Так, так... -- угрюмо заметил боярин Морозов. -- В Писании убо сказано: "Баба -- сосуд сатаны".
-- Не всякая баба такова, -- возразил князь Холмский. -- Ну а что же дале? -- обратился он к слепцу. -- Сказывай, старче.
-- А тут, господа почестные, вышло как будто и по Писанию... -- раздумчиво продолжал слепец. -- Бабы-то Новагорода, точно горшком этим, чертовым, оказались... Со скуки-то по мужьям и сошлись многие из них, и боярские жены, и служилых людей, и смердки, -- сошлись, так бы сказать, с молодью безбородою, что еще и в походах не бывали.
-- А и не пять -- ровно семь годков воевала тогда новугородская рать... -- вступился, будто оправдывая чтото, один из молодых певцов. -- Так, слыхал, старики баяли.
-- Ин пущай семь, -- согласился слепец. -- В эти-ту семь годков жены новугородски и прижили с молодью деток. Как тут быть? Воротятся мужья, найдут приплод... Стало быть, либо в прорубь головой, либо...
-- Так все мне и посадница Марфа сказывала, -- подтвердил Холмский.
-- Знамо дело: новугородцам не привыкать было стать ушкуи строить... И понастроили, оснастили, запаслись зельем пороховым, пушками со стен городских, захватили рухлядь, весь обиход, казну... помолились у Софей Премудрости Божией да и вышли Волховымрекою в Ильмень, а Ильменем -- в Ловать-реку, а из Ловати переволоклись на Волгу...
-- Точно, точно, -- подтвердил князь Холмский. -- Так и ушкуйники встарь делывали.
-- Да и Василий Буслаев со своею удалью... -- сказывал хозяин. -- Этот и до Ерусалима-града доходил, и в Ердань-реке крестился.
Все гости князя Данилы Щеняти заинтересовались рассказом слепца.
-- Ишь ты!.. И впрямь, выходит, Хлынов-град Великому Новугороду брат.
-- Такой же разбойник, как и старший братец: что от него терпят вологжане, устюжане, каргопольцы, двиняне, даже тверичи -- не приведи Царица Небесна!
-- Надо бы его ускромнить, как ускромнили Новгород с другим его младшим "братцем" -- Псковом.
-- А поди и у них есть своя Марфа-посадница, у хлыновцев этих?
"сосуд сатаны".
В это время князь Холмский обратился к боярину Шестаку-Кутузову:
-- Онамедни на тебя, боярин, намекал великий государь... Кажись, тебя удумал государь послать под Хлынов с ратными людьми.
-- Ой ли! -- обрадовался тот. -- Пошли, Господи! Пора бы и мне косточки поразмять.
В этот момент дверь столовой палаты растворилась и на пороге показался новый гость... Его сухое, пергаментное лицо обличало либо великого постника, либо человека заработавшегося; зато этот усохший, иконописный лик освещали живые, ясные глаза.
-- У великого князя на духу был, -- отвечал пришедший, кланяясь гостям князя Щеняти.
-- Добро... Выпей первее, куманек. На духу у государя был, чаю, умаялся... Он поп у нас строгий.
-- А у тебя калики перехожие... -- заметил пришедший. -- Откедова?
-- Из Хлынова-града.
К нему подошел князь Холмский.
-- Ну, друже мой искренний, -- сказал Холмский, -- ты кстати пришел... Ты и великий книгочей, и голова твоя что вся царская дума... Ты нам порасскажешь про Хлынов-град.
Пришедший снова загадочно улыбнулся, взглянув на калик перехожих.
1) Так назывался до 1789 года город Вятка, ныне -- Киров.