XII. ЗАСАДА И ПОРАЖЕНИЕ. ДИМИТРИЙ ПОД РАКИТОВЫМ КУСТОМ
Так казалось всем, и татарам, и русским.
Казалось так и тому крылу русского ополчения, которое под начальством Владимира Андреевича, вместе с князьями Олгердовичами и Боброком, еще до начала битвы отошло по течению Дона и засело в засаду, прикрываемое лесом и возвышением.
Оттуда, из-за лесу, русские с трепетом и потом с ужасом следили за ходом битвы. Они видели, как сходились рати и молча измеряли силы друг друга. Они видели, как из татарского полчища выехал богатырь и долго вызывал охотника на единоборство, потрясая в воздухе огромным копьем. Видели, как потом от русских ратей отделилась черная фигура, и узнали в ней Пересвета. С ужасом и горем увидели они дальше, как Пересвет, оставив свое копье в груди великана, с его копьем в своей груди грохнулся на землю.
-- Ох, Редедю закололи, и Редедя заколол,-- качая головою, горестно проговорил про себя Боброк.
-- То не Редедя, а Телебей,-- поправил его Владимир Андреевич,-- а у нас Пересвета не стало...
Боброк ничего не отвечал.
Видели из засады, как произошла затем общая сшибка и кровавая сеча, как пали первые русские ряды, пронизанные татарскими копьями, как падали, подкашиваемые, как спелая рожь, вторые и третьи, как увеличивались кучи мертвых, как отражалось солнце в разлитой крови...
-- Ох, наши падают,-- стонал тихо Владимир Андреевич.
А Боброк все молчал, не спуская глаз с битвы.
Видели из засады, как татары, по трупам русских и поражая живых, ринулись к черному знамени, как упало это знамя, и Бренок упал...
-- Стяг великокняжеский пал, ох, братцы, православные!-- послышались испуганные крики в засаде.
-- И князь упал, горе нам!
-- Горе! Горе!.. Идем на поганых!
Владимир Андреевич, весь бледный, с сжатыми кулаками и стиснутыми челюстями, схватился за голову...
-- Братия! Православные!
-- Стой! Стой! -- грозно крикнул на него Боброк.
Владимир бросился было на него с мечом, но Боброк осадил его взглядом.
-- Димитрий! Что ж это такое!-- дрожал князь серпуховский. -- Кому пользует наше тут стояние? Кому мы помогать будем?.. Беда приходит!
-- Так, княже, беда великая,-- тихо отвечал Боброк,-- та нам ще не пришла година... Потерпимо ще мало, поки прийде нам час воздати противнику...
-- Молись Богу да дожидай восьмого часу, буде вам благодать и Христова помочь.
-- Осьмой час, Господи! Сжалься над людьми твоими!
Владимир беспомощно опустился на траву, ломая руки...
-- Ох, горе, горе! -- слышалось по рядам засады. -- Вон князь Федор Белозерский пал, ево конь скачет сиротою по полю...
-- И сын ево Иван пал же, все отца собою заслонял...
-- А вон-вон, братцы, ох! На Волуй Окатьича, на воеводу наперли, вон он разит их... их! И ево закололи!.. Вон с седла, родной, падает...
-- А вон и Семен Мелика обошли поганые...
-- И Микул Васильича, ох, братцы!
-- Ослябя-то, Ослябя, гляди, разит! Ах! В щите копий-то что! Ах, братцы! Бросил щит...
-- Упал! Упал! Ослябя!
-- Ох, беда головам нашим! Последний час пришел...
-- Бегут наши... Володычица!.. На угон пошли. Ох! О-о!
Многие ратники со слезами бросились к Владимиру Андреевичу и к Боброку.
-- Веди нас, княже! Что нам ждать!
-- Наши братья все головы положили, а мы ждем!
-- Нам сором перед людьми! Умрем с братьями! Заволновались брянчане с трубчанами, которых привели Олгердовичи.
-- Ведите нас, княжичи! Али мы пришли на сором свой смотреть!
-- Лепо нам умерети, нечем сором такой! Олгердовичи с трудом остановили их.
-- Братия!-- сказал им Андрей Олгердович. -- Уже бо нам мертвых не крестити, а о себе помыслим скоро... Пождите осьмого часу...
-- Какой там осьмой!
Но воины никого не слушались. Они готовы уже были сами броситься из засады на одолевающих врагов. Тогда выступил Боброк с обнаженной саблей. Он был страшен, глаза его горели.
-- Вы знаете Боброка? -- обратился он к брянчанам.
-- Знаем,-- робко отвечал один старый воин, на которого смотрел Боброк.
-- А знаете, что Боброк учинил с Литвою под Смоленском? -- продолжал этот последний.
-- Знаем... потопил целую рать...
-- А чем потопил?
-- Единым словом,-- был робкий ответ.
Боброка считали "ведуном", который повелевает и водою, и ветрами, и громами. Все его боялись, и все ему верили.
-- Эх, дурни вы дити, русичи! -- сказал Боброк. -- Погодить малость, где есть ис ким вам утишатися, пити и веселитися...
Но вот настал и "осьмой час" -- по тогдашнему счету часов не наш осьмой, а тогдашний: это был час третий пополудни...
Татары ушли далеко вперед, гоня русские рати и добивая недобитых... Русские падали от утомления, утомились не менее того и татары-победители... Засада очутилась в тылу татарского войска, в упоении победы потерявшего всякий строй... Это было уже не войско, а стадо...
Боброк выступил вперед.
-- Княже Володимире, и вы, князи Ондрий и Димитрий, и вы, русины русичи, братия и други! -- громко и торжественно возгласил он. -- Час приспе, и година пришла... Идемо! И да поможет нам благодать Святого Духа!..
Засада выступила из-за лесу. С неистовым гиком и криком бросились свежие русские силы на разбившееся на беспорядочные кучи и истомившееся татарское ополчение: летели соколы, по выражению летописца, на стадо журавлиное... И Бог, и природа, казалось, помогали им: южный теплый ветер дул им в тыл, унося к татарам грозные клики точно из земли выросшего ополчения...
Татары оглянулись и остолбенели. Им казалось, что небо послало на них свои небесные силы и что настал их последний час. Строиться вновь в боевой порядок было некогда, да и невозможно: все спуталось и перемешалось; конница рассеялась в погоне или сбилась в кучи с пехотою; одни части стали на место других; отряды не знали, где их военачальники; военачальники отбились от своих отрядов; сами отряды спутались, перебились, растерялись... Растерялось все... Одни переменяли тыл на лицо, другие бежали дальше...
Русские не давали им опомниться. Боброк с своими страшными усами и косой казался дьяволом.
-- Го-го-го-го! -- стонали свежие русские силы. -- Бей поганых!
-- Руби! Коли! Не оставляй на Семены!
-- За падшую братию! За кровь хрестьянскую!
Стон прошел по татарскому ополчению, стон ужаса, отчаяния... Слышалось только имя Аллаха...
Но не помогал Аллах. На мертвые кучи русских валились новые мертвецы, убийцы прежних... татарские трупы укрывали трупы русские; но покрывавших было более, чем покрытых...
Татары шатались как пьяные и падали. Их тут же кололи, рассекали саблями и топтали. Бежавшие запрудили ручьи, и скоро вода их превратилась в кровь...
-- Братцы! Пить нечего, вода кровава,-- говорили русские воины, искавшие, где бы им промочить пересохшее горло.
-- Пей! Они нашу пили...
-- Их кровь погана...
-- Это вам за Пьяну-реку, проклятые! -- кричал Микитка-серпуховитин, загоняя в воду целый загон обессилевших и обезумевших татар.
-- Это вам за село Карачарово! -- ревел Малюта-карачаровец, бывший под Казанью. -- Это за Доброгневу! За Гориславу! За Верхуславу!
-- Око за око, зуб за зуб,-- пояснил благочестивый воин, что преследовал Микитку-серпуховитина за "крепкие, неудобь сказуемые словеса",-- в Писании сказано -- оже убьет муж мужа...
-- Али татарин муж! -- огрызается Микитка. -- Татарин собака, кобылий внук!
Другие части татарского ополчения, преимущественно конница, ударились в бегство в другую сторону, правее, к Красной-Мече. За ними погнался Б оброк с отборными "комонниками". Поражаемые ужасом и русскими копьями, татары падали с коней и погибали под копытами и ударами победителя. Другие поднимали руки к небу, прося пощады...
-- Они не пощадили великого князя, не щади и их! -- охрипшим голосом кричал Владимир Андреевич.
-- За князя, братцы: за хрестьянску, за княжецку Душу собачьи губи!-- кричали рассвирепевшие ратные. -- У них нету души, пар один собачий.
-- За княжецкой живот самово Мамая давай! Десять Мамаев!
-- Князь жив,-- сказал Боброк,-- не поминайте князя.
-- Жив ли воистину? -- обрадовался Володимир серпуховский.
-- Жив... побачишь, княже... а теперь пиите, братии, кроваве пиво...
Мамай, увидав с возвышения гибель своих полчищ, затрепетал и, подняв к небу руки, воскликнул, говорят летописцы: "Расул Аллах! Велик Бог христианский!.."
Он так был потрясен неожиданной кровавой развязкой, что не догадался послать в дело свежие, находившиеся около него рати, а сам поворотил своего коня и бежал, окруженный сонмом своих князей, мурз и баскаков...
Поражение татарского войска было полное. Недобитое, не утонувшее в речке, оно в беспорядке бежало, покинув свой обоз, возы, шатры, добычу...
-- Недостало, братцы, кровавого вина,-- говорил Боброк, возвращаясь от Красной-Мечи по полю, усеянному трупами и умирающими в муках.
Где же был великий князь?
Когда Ослябя, выпустив из рук щит с вонзившимися в него несколькими копьями, был сам пробит тремя ударами и свалился с коня, великий князь, поражаемый ударами, потерял сознание... Из глаз его все исчезло, небо, люди, кровь... в ушах только раздавался звон, словно все колокола московские зазвонили... Не это ли он забыл в Москве? Не звон ли?..
Он потерял память...
Когда он очнулся, то увидел над собою голубое небо и зеленые ветви ракитового куста... Он лежал около этого куста, а коня около него не было... Он слышал какой-то особенный шум битвы, не такой, какой был раньше... Что с ним? Он чувствовал боль во всех членах, в голове, в руках... Он видел, что доспехи его покрыты рубцами и кровью... Но чья это кровь? Его собственная?..
Он ясно услыхал голос Боброка и голоса русских...
-- За падшую братью! За кровь хрестьянскую!
-- За великого князя!
Сердце его болезненно сжалось. Неужели он убит?.. Так вот что забыл он в Москве, живот свой, свое великокняжение, свою княгиню милую, все забыл, все пропало...
Он приподнялся было на колени, хотел встать и не мог. Внутри у него горело, губы запеклись, горло засохло: он чувствовал пожирающую жажду... А где взять воды?.. Дон далеко, а он двинуться не мог... Да и Дон ли это? Не сонное ли видение все это? И вся жизнь не была ли сон... Нет, не сон, он видит это бездонное голубое небо, которое раскинулось над ним, и над всею землею, и над Москвою, там, далеко-далеко, где он забыл что-то... Нет, не сон, он видит, как качаются над ним зеленые ветви ракитового куста и как шелестит ими ветерок... Так не на кладбище ли уж он? Не из могилы ли все это видит? Да, раз когда-то, утомленный охотой, он заехал к Сергию и лег там на чьей-то могиле под деревом, и так же видел голубое небо, и так же думал о смерти... Не сон, не сон это; он чувствует, как огонь палит его внутренности, как болят все его члены... И глухой шум битвы он слышит, все глуше, глуше -- верно, дальше уходят, дальше гонят... А кто кого гонит? Русские татар? Татары русских? Да что ему до этого! Как все это, что делают люди и что он делал, как все это жалко, и мелко, и греховно... И для чего он добивался велико-княжения, для чего кланялся хану и Мамаю? Суета сует! И что в том, что он одолел тверского князя, что ему теперь из этого!.. А сколько погибло душ христианских из-за того, что ему нужно было это великокняжение!..
Смолк шум битвы... Все ушло куда-то, тихо, мертво кругом... Забыли, бросили его, бросили своего великого князя... Да что он им! Что ему самому великокняжение, престол, подволока!.. Суета сует!.. Вон и Бренок был в княжеской подволоке и гривне, а пал, лежит мертв... Все суета...
Нет, не мертво все кругом: слышны стоны, это такие же, как и он, умирающие... А отчего он не стонет?..
И великий князь глухо застонал... Что это? На кусте сидела ворона, и стон испугал ее, она слетела с куста... Чего она тут сидела?.. А! Она сидела затем, чтобы его, великого князя, клевать... Великокняжеское тело в снедь вороне, хуже того, червям... Что-то такое сделали с великим князем, повергли его на землю, в прах, под ракитов куст, и он уже не великий князь, а снедь вранам...
И конь жалобно проржал... по ком? По себе, он тоже ранен... слабо проржал... И конь, и великий князь, конь и всадник, добыча птицам... Кости одни останутся на поле Куликове... А он еще думал, что его кости будут покоиться в Архангельском соборе, рядом с костьми прародителей... А они были великие князи, а что от них осталось! Кости сухие, истлевшею великокняжескою подволокою прикрытые... Вон и кости Бренка будут тлеть под подволокою... Все тлен, все суета... А только схимы на главах Пересвета и Осляби не тлен, то не тлен...
Опять ворона села на куст, заглядывает ему в глаза... Что глядишь! Лети в поле, там много таких, что уже не смотрят глазами... А не все ли равно! Только бы залить этот пекельный огонь в груди, в душе, во всем теле... А не огнь ли это вечный? Не он ли палит?..
Пчела жужжит над головою... Чего она жужжит?.. Цветов она ищет, как он тоже всю жизнь искал... А для кого? Вот для вороны этой... И пчела не для себя ищет, и у нее отнимут и мед и воск... И будет из воску свеча, и из меду канун поминальный... и будут поминать великого князя Димитрия, на брани убиенного... а княгиня будет плакать и горько причитать...
Муха жужжит, кровь и смерть чует... На шелом села, с шелома на лицо... лицо сморщилось судорожно, муха перелетела на грудь, на руку... крови ищет... а кровь уже засохла...
О Господи! Сжалься... хоть бы капля воды... палит внутренности... за что же!.. А за неправды, за зло, за князя тверского, за его гибель, за Олега Рязанского... Господи! Все бы княжество за ковш воды!..
Он опять сделал усилие и со стоном поднялся... Ворона замахала крыльями и улетела...
Он глянул на поле... и се поле полно тел человеческих!.. И кожа на них, плоть, духа же не бе... Волосы, казалось, встали под шеломом на голове... Одни телеса -- а где дух!.. Душе живый! Где ты? Куда отлетел!
о своем князе забыл... все о нем забыли...
Князь, держась за кусты и деревья, двинулся в дубраву, к Дону... Там он найдет воду... Он остановился, чтобы передохнуть, и оглянулся назад... Конь, подпрыгивая на трех ногах, продолжал щипать траву...
"Забыл меня добрый конь... забыл... все забыли меня..."
Как бы в ответ на его мысль, конь жалобно заржал и стал глядеть по полю, ища кого-то, должно быть хозяина, а скорее конюха...
"Нет, не забыл конь... люди забыли... Где ж они все?.. Неужели всех в полон угнали татары и оставили его только с этими -- с мертвецами?.."