X. ЕДИНОБОРСТВО ПЕРЕСВЕТА С ТЕЛЕБЕЕМ
Мамаевы толпища двинулись рядами, словно облака тучами. Тучи эти были черны, потому что татары одеты были в одежды темного цвета. Страшнее всего казались их копья: это был целый лес копейных древков, и притом различной длины; в первом ряду копья были обыкновенной длины; во втором ряду были уже длиннее, в третьем еще длиннее. Это делалось для того, чтоб задние ряды клали свои копья на плечи передним, и таким образом первый ряд превращался в какой-то страшный частокол, в котором только и виделись острия копий, разом поражавших противников во всю ширь колонны... Так устроены были и знаменитые фаланги македонские, нечто вроде страшных чудовищ с бесчисленным множеством смертоносных ног.
Толпища двигались медленно, сверкая на солнце остриями копий и кольчугами и производя странный, неуловимый шум движения многих тысяч тел и неясный топот еще большего количества ног. Поле все более и более заполнялось этими черными, безмолвно двигавшимися массами и ползло, надвигалось медленно, зловеще...
Вот уже можно различать лица тех, которые подвигались все ближе и ближе, можно крикнуть, и они услышат... Черная туча нависала все грознее и грознее.
Двигались навстречу им и русские рати, так же медленно и молча, как и татары, тучею; но эта туча не была черна, как татарская. Солнце светило ей почти в лицо; притом русские воины были не в темных одеяниях, а большею частью в светлых и цветных, а кто познатнее и богаче, так в шелковых и золотых платьях, в блестящих шеломах с позолоченными еловцами, на конях с наборною сбруею, с светлыми знаменами, кроме черного великокняжеского, иногда с очень яркими, от которых пестрело поле, словно от весенних цветов. Ярко горели на солнце золотое сребро и сталь; золото на образах цветных знамен, на стяжных золоченых яблоках и кистях, на золотых гривнах князей, на золотых грудных крестах; серебро -- на серебряной сбруе коней, на чумбурах и стременах; сталь -- на кольчугах и на остриях копий, на шеломах и на острых еловцах...
Но ярче всего горели щиты русских, большие, красные, горевшие как жар... Недаром "лисицы брехали на эти червленые щиты"... А теперь на них играет яркое солнце и, отражая свой "червленый" блеск, слепит им глаза татар...
Тихий ветерок колышет и поскрипывает знаменами и образами... Сдается, что это крестный ход на водосвятие, вот-вот запоют попы...
Великому князю разом почудилось, что он в Москве, что вот-вот загудят колокола... Он глянул на черное знамя... Нет, не то, не Москва... Он вспомнил, что забыл что-то в Москве, а что забыл, забыл ли сделать или сказать, или так что забыл очень необходимое ему, очень теперь дорогое, он не знал, не мог припомнить... княгиню? Нет, он знал, что покидает ее... Нет, что-то другое он забыл, более важное... Хоть бы вспомнить, так нет, не вспоминается... Вот так и винтит в мозгу, в сердце, а не припоминается...
Он глянул вдаль, чтоб отвязаться от этой назойливой мысли... На возвышении, за татарскими полчищами, он ясно увидал кого-то... Он узнал его, да, это он, тот ужасный человек, которого он трепетал, которому униженно кланялся, у которого выпрашивал себе ярлыка, Москвы, власти... Он, этот страшный человек, стоит на холме и через голову своего коня глядит на него, на Димитрия... Он узнает его, узнает, что он переряжен в одежды Бренка, из страху переоделся... И краска стыда от сердца бьет к лицу, разливается по щекам, жарко становится, в пот бросает...
Что же он забыл в Москве?.. Не помнит, не помнит!.. Та же мысль скребла его душу и тогда, когда он ездил в первый раз в Орду кланяться хану и Мамаю, и тогда он все вспоминал, что что-то оставил в Москве, забыл, не захватил с собой... Что же это было?.. И теперь оно скребет его...
Ни друга Володимира нет близко, ни Боброка, без них еще тошнее...
Вдруг от татарской конницы отделяется что-то большое, черное и движется по полю, все ближе и ближе... это всадник, это ясно видно... В руке у него длинное копье, и он бросает его в воздух и ловит на лету... Это татарин, росту невиданного, широта в плечах богатырская... Опять мечет копье в воздух и ловит... Многим вспомнилась "былина" про "Сокольника-пахвальщика":
А пахвальщик едет на добром коне,
Потешается утехою молодецкою:
Мечет остро копье в поднебесье,
Говорит сам, похваляется:
"Как легко вертеть мне острыим копьем,
Так же будет мне вертеть Ильею-Муромцем..."
Но вот татарин подъехал уже почти на полет стрелы... Конь под ним так и роет землю, и конь богатырский, и сам чудищем богатырем смотрит... Слышно, кричит что-то, вызывает на бой кого-либо -- силой помериться... Да, точно, кричит зычно...
-- Гой-гайда! Хто са мном силы мерил! Хады суды! Гайда!
-- Богатырь Телебей, богатырь Телебей! -- прошел ропот по русским рядам.
-- Супротив нево никто не устоит...
-- Он быка за рога через себя перекидывает...
-- У нево копье в полтретья пуда и больши тово...
А богатырь все задорнее и задорнее гаркал: "Гайда! Хады суды! Хады капьем! Гайда!.."
Димитрий глянул на Бренка, стоявшего около него и державшего стяг, глянул по рядам, все, казалось, прятали глаза в землю... Великому князю страшно стало... "Голиаф, Голиаф, зело страшен,-- промелькнуло у него в уме. -- А я не Давид... Нет у меня Давида..."
-- Хады, москов! Хады суды. Ля иллях иль Аллах! -- кричал богатырь. -- Ала-ла-ла!
Пересвет глянул на брата. Глаза их встретились. И в тех и в других сверкнул огонь...
-- Я иду,-- глухо сказал первый.
-- Нет, я,-- так же глухо возразил второй.
-- Нет, я первый...
-- Я первый проколол ее в спину...
-- А я в грудь... я убил ее...
-- Я начал...
-- А я кончил... от моей руки умерла она... мне и подобает идти...
Ослябя уступил и молча поднял глаза к небу. Пересвет стал перед великим князем и поклонился.
-- Я, господине княже, иду на него,-- сказал он.
У Димитрия не то радостью, не то жалостью сверкнули глаза.
-- Бог благословит тебя... Бог подкрепит,-- торопливо заговорил он.
Пересвет опять поклонился.
"суйма" стоял священник с крестом. Пересвет подъехал к нему, сошел с коня и стал на колени...
-- Благослови, отче,-- сказал он,-- положити голову за русскую землю и за домы божий.
Священник благословил его. Пересвет поцеловал крест и руку священника.
-- Дерзаешь, сыне, противу Телебея? -- спросил священник.
-- Дерзаю, отче... повелением игумена Сергия... Пересвет снова сел на коня, надвинул схиму через еловец шелома почти на глаза и выступил вперед.
-- Отцы и братья! -- громким, зычным голосом крикнул он так, что слышно было во всех рядах,-- простите мя грешного. Брате Ослябя! Моли за меня Бога! Отче Сергие, помози ми молитвою твоею!
-- Хады суды! Хады, гайда, го! -- продолжал выть богатырь.
Сколько дикого и ужасающего было во всей фигуре, постати и вое татарина-Голиафа, столько же страшного и фантастического представлял вид скачущего Пересвета с копьем наперевес и с треплющеюся в воздухе черною схимою на голове и на плечах.
"былины":
Поразъехались они на добрых конях,
Да назад съезжалися, сразилися,
Приударили во копья мурзамецкии,
Били друг друга не жалеючи,
Копья в чивьях поломалися,
Друг друга они не ранили --
Только оба из седел попадали...
И эти съехались, остановились, смерили друг друга глазами, крикнули каждый по-своему и разъехались на целые полверсты вдоль рядов своих ополчений... Постояли с секунду, крикнули и понеслись друг на дружку... Страшно было видеть эти две несущиеся одна на другую силы с огромными копьями наперевес...
Бег был так стремителен и столкновение так велико, что оба копья пробили насквозь груди противников и на пол-аршина вышли сзади, пониже лопаток... Стон прошел по рядам и того, и другого полчища...
Кони сразившихся пали окарач; летописец говорит даже, что "кони падоша мертви", а противники лежали на земле безжизненные, и из груди Пересвета торчало длинное и толстое, как жердь, древко копья Телебеева, а из груди Телебея торчало древко копья Пересветова... Поменялись!..
Ржущие кони богатырей, чувствуя свою осиротелость, поскакали каждый к своему войску.