VII. ТАИНСТВЕННЫЙ БОБРОК
Прошла еще неделя. Ополчение продолжало двигаться к югу, оставив за собою Оку и вступив в совершенно уже неведомые области, так мало знали тогда русские люди свою русскую землю. Тут уже приходилось ополчению идти под руководством знающих дело "вожей". Кто ж мог быть тогда этими "вожами" -- проводниками, как не торговые люди "сурожане", которые бродили из страны в страну, пробирались от моря Сурожского к морю Хвалынскому, от Хвалынского в страны тмутараканские, торговали и в Булгарах на Волге, и в Сарае, и в Итиле, толкались и по базарам Херсонеса и Козлова, прислушивались и к звяканью кандалов на ногах невольников, продаваемых в Кафе на рынке, и к рокотанью струн "Боянов вещих" на полузапустелых улицах города Киева...
Таких "вожей сурожан" находилось при русском ополчении десять человек. Один из них особенно поражал своим умом, всезнанием и "ведовством". Сорок лет он ходил и ездил морями из одной земли в другую, знал норовы и обычаи всех стран и народов, говорил на всех языках, знал он и по-сурожски, и по-русски, разумел и татарскую речь, и греческую, говорил и по-немецки, и по-венедски, и по-кафински, и польскою, и сербскою речию. А как станет рассказывать о своих походах да торгах, да чудесах заморских, так волос дыбом становится! В Цареграде он видел самого царя греческого Палеолога и ризу Богородицы, что руссов, сказывают, потопила16. В Киеве в пещерах бывал и Золотые Врата видел, и песни киевских слепцов слышал. Когда была на Руси "черная смерть", так он тогда был молодым и, прослышав про мор, ушел из Пскова за море в Галанскую землю. Когда ходил в сербинскую землю, то видел, как хоронили царя их, Степана Душана, и кутью на его поминках ел. И в Булгарах за Волгой алатырем-камнем торговал, и в Сарае бывал и самому Озбяку царю большой алатырь-камень подарил, а Мамаю -- саблю "едимашку".
Таков он был, этот "сурожанин"! Путь он узнавал по звездам да по месяцу. Знал, где в какой земле какие звери есть, и птицы невиданные, и камни самоцветные, что ночью без огня горят и путь показывают. Видел и кита в море, и людей морских, что до половины баба, да половины же рыба с плесом и плавниками, в ясный день, перед бурей, из моря выскакивают и в ладоши плещут.
Но более всего поразил этот "сурожанин" великого князя и его дружину рассказом о том, как он на одном венедицком корабле, когда ехал в Кафу, ел ту самую рыбку, которую сама Богородица-матушка ела да не доела...
-- Как же сие приключися, человече?-- с удивлением спросил его Димитрий.
-- Сицевым образом, сказывают, княже: когда жидове распяли на кресте Господа нашего Исуса Христа, пречистая мати его, Богородица, много молилась и плакала и три дня пост держала. А через три дня начала оная Богородица поминати Сына своего и Бога нашего и поминала его рыбкою, рыбку кушала. В он час прииде к ней Мария Магдалина и рече: "Христос-деи воскрес". А Богородица отвеща ей: "Како может мертвый кресити не? Тогда, говорит, мертвый Христос воскреснет, когда-де сия рыбка оживет..." А рыбку оную Богородица уже до половины скушала, один бочок начисто обглодала... И как она рекла словеса оные, что тогда-деи поверю, что Христос воскресе, когда сия рыбка оживет, рыбка та, оле чудесе! скок на стол, да со стола и оживе! И живет доселе в море...
-- И ты ее едал? -- изумился великий князь.
-- Едал, господине княже.
-- Какова ж она?
-- Нарочито невеличка, с лещика будет, токмо круглее, аки ладонь большая, и один бочок, так и видно, обглодан, и одного глаза нет, с одним глазом рыбка...
-- А как именуют рыбку ту?
-- Камбалою именуют.
В это время вдали, за передовым отрядом, завыли рога. Рати невольно стали прислушиваться: какие вести трубят рога? Привалу еще рано быть: солнце клонилось к западу, но вечер еще не наступил, хотя в этом завывании рогов не было ничего тревожного, боевого, а, напротив, слышалось что-то приветственное, однако все изумленно и тревожно смотрели вперед... А если "поганые"?.. А "литва"?..
-- Рог незнакомый,-- заметил великий князь,-- это не наши рога.
-- Не наши,-- подтвердил и Владимир Андреевич,-- голоса чужие.
-- Киевские голоса,-- заметил в свою очередь всеведущий "сурожанин",-- хохлацки... это киевские рога, я знаю...
Димитрий, Владимир, Пересвет, Ослябя и другие "извольники"-князья поскакали вперед.
Навстречу ополчения шло облако пыли, приветливо трубили звонкие рога, и из-за пыли виднелись цветные знамена, полоскавшиеся в воздухе. На еловцах знамен блестели кресты...
-- Наши! Наши! Хресты видать!-- закричали ратные.
-- У поганых хрестов нет на стягах, хрестьяне идут!
-- Трубчане, братцы, идут, да брянчане, их одежда, их посадка и стяги!
"русичей". Впереди, под алым с золотом стягом, ехали два молодых всадника, а третий уже пожилой. Под первыми были вороные кони, а под третьим громадная рыжая лошадь, с необыкновенно развитой грудью и с целым лесом волос в гриве. Хотя вся внешность этих трех всадников и особенно рати их ясно говорили, что это не татары и не литва, однако чем-то особенным веяло от этих трех молодцеватых фигур: двое младших были белокурые, тонкие, жидкие, с голубыми глазами юноши, совершенно не русского "образа", а как бы литовского; таких тоненьких и стройных княжичей на Руси не видывано, русичи полновеснее, тельнее, сдобнее; да русичи притом или бородатые, или совсем безбородые отроки, как мученики-княженята Борис и Глеб; а у этих нет бород, зато есть усики, да еще подвитые кверху, совсем по-тараканьи... Нет, это не русичи... А уж третий, старший, совсем смотрит чем-то невиданным: черные усы, "аки косы девичьи", падают на грудь, а борода голена, вот что диво! А еще дивнее диво: из-под высокой шапки виднеется бритая голова, бритые виски и -- оле чуда невиданного!-- настоящая коса девичья, черная что смола, только не заплетена, а перекинута за ухо... Вот чудище! Точно Соловей-разбойник либо идолище какое... А смотрит ласково, осклабляется и усом моргает...
Увидав первых двух молодых всадников, великий князь тотчас же узнал их и заметно обрадовался. Он приподнялся на седле, рот его невольно раскрылся в приветливую улыбку, и правая рука приложилась к груди, на которой висел массивный золотой крест под такою же гривною.
-- Добро пожаловати, князи честнии! -- воскликнул он. -- Благословен грядый во имя Господне.
Молодые всадники поклонились и приложили руки к груда.
-- Друг друга обымем! -- продолжал великий князь, подъезжая к всадникам.
Он обнял по очереди и того и другого.
-- Доброго пути и врагом одоления!-- сказали разом оба молодые всадника. -- Мы и рати наши челом бьем тебе, господине княже.
-- Братия моя милая! Оба есте князи, оба Олгердовича, Ондрей и Димитрий!17 Положим есмы головы за Русскую землю, за до мы божьи! -- говорил Димитрий.
Затем пришли, того и искать будем, а с нами и наши добрый молодцы, брянчане и трубчане,-- отвечали Олгердовичи.
Прибывшие молодые всадники были братья, князья Андрей и Димитрий Олгердовичи. Они были братья и Ягелла, великого князя литовского, но, будучи обижены им, перешли на сторону Димитрия московского, и один из них, Андрей, был призван на княжение в Полоцке. Теперь они и привели с собою в помощь русским ратям против Мамая свои дружины, брянчан и трубчан.
-- А се, господине княже,-- начал было Андрей Олгердович, показывая на странного черномазого всадника с огромными усищами и косой за ухом, который молча сидел на своем богатырском коне и крутил ус,-- се, княже... -- И остановился...
К великому князю, на страшно взмыленных конях, едва переводя дух, подскакали еще два всадника. Пот ручьями лил с их лиц, шишаки их и бороды были в пыли, кони тяжело дышали...
-- С какими вестями, братие?-- тревожно спросил великий князь прибывших.
-- Яз, Петрушка Горской, да Карпунько Олексин, мы есмя гонцы от воеводы Семена Мелика,-- торопливо отвечал один из прибывших.
-- Так с чем прислал вас Семен? -- торопил их Димитрий.
-- Прислал сказать: нечестивый-де Мамай стоит на Дону, на Кузьминой-Гати и ждет к себе Олега рязанского да Ягелла литовского.
Точно облачко пробежало по полному, красноватому лицу Димитрия... дрогнули веки... зрачки расширились... рука судорожно ухватилась за сердце...
-- Так и Олег... окаянный,-- невольно шептали его губы.
Краска сходила с его полных щек... губы дрожали... Но он силился овладеть собою...
-- А сколько у Мамая силы? -- спросил он гонцов.
-- Не перечести,-- был короткий, но страшный ответ.
Димитрий опустил голову, снова поднял ее, глянул на Олгердовичей, которые стояли бодро и весело, на черномазого с косой, и тот глядит бойко, соколом, и улыбается одним усом... Димитрий глянул на друга своего, на Владимира Андреевича, на воинов-схимников, и вид их несколько ободрил его...
-- Обонпол Дона стоит нечестивый? -- снова обратился он к гонцам. -- За Доном?
-- У Красной-Мечи,-- пояснил другой.
-- А что делает Семен Мельник с дружиною?
-- Бьется с передними ордами,-- отвечал первый.
-- Разведному полку путь преграждает,-- пояснил второй.
-- А крепок Семен? Стоит?
-- Крепок, господине княже.
-- Ево дружина все нарочиты мужи-богатыри, что дубы стоят...
-- Секут поганых гораздо...
Великий князь, снова оглянувшись кругом и поглядев на солнце, уже спускавшееся к горизонту, приказал трубить привал.
Взвыли рожки и трубы, заржали кони, застонала окрестность от тысяч голосов.
Великий князь, обратясь к стоявшим около него князьям и воеводам, просил их к себе в ставку, которая тут же и была разбита на маленьком возвышении, а Пересвета и Ослябю послал сейчас же звать остальных князей и воевод в свой шатер.
-- Совет держать,-- пояснил он. Воины-схимники стрелой помчались в разные стороны.
Через полчаса все князья и воеводы были в сборе. Великий князь сидел посередине шатра, а кругом него все военачальники. Рядом с ним -- Владимир Андреевич, против -- оба Олгердовича с своим черномазым, усатым и носатым спутником, в стороне, у выхода -- Пересвет и Ослябя, как две черные кариатиды.
Великий князь перекрестился, а за ним замахало руками все собрание.
-- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! -- начал Димитрий.
-- Аминь! -- был общий отклик.
-- От воеводы от Семена сына Меликова пришли вести: нечестивый Мамай стоит обонпол Дону, на Кузьминой-Гати, что к Красной-Мечи, и ждет окаянного Олега рязанского и Ягелла литовского... Сила поганых неисчислима... Воевода Семен с нарочитыми мужи преграждает путь передним ордам...
Димитрий остановился и глянул кругом, как бы желая почерпнуть мужества у воевод и перевести дух. Грудь его, высоко подымаясь, колыхала золотой наперсный крест. В палатке было тихо, несмотря на то что кругом, над всем ополчением, стоял гул и смешанный рокот.
-- Братия! -- продолжал Димитрий дрогнувшим голосом. -- Приспе година... Что советуете, да учиним?.. Переходить ли на ту сторону Дона? Ждать ли на сей стороне?
Он замолчал, тяжело и ускоренно дыша. Все молчали, сопя и дыша усиленно.
-- Идти или стоять? -- повторил великий князь.
-- Стоять, княже господине,-- послышался один робкий голос.
-- Правда: враг неисчислим, и татаровя, и рязанцы, и литва,-- подкреплял третий.
-- Истинно: покинем за собой реку, ино трудно будет назад идти... ненадобет переходить...
-- Овва! -- раздался вдруг странный голос, точно из трубы.
Все оглянулись. Это тот усатый и черномазый, что сидел рядом с Олгердовичами, издал такой странный звук. Димитрий посмотрел на него вопросительно. Олгердовичи лукаво улыбались.
-- Я, Митро Боброк18, волынянин, совет даю такий тоби, пане великий князю, и всем панам князем и воеводам: ити на тот бок и битись с погаными, бо хто сам бьеть, того не бьють, а хто сам не бьеть, того бьють...
Эта неожиданная, сказанная никому не известным пришлецом и таким странным языком речь произвела сильное впечатление. Все сидели ошеломленные, Пересвет и Ослябя, видимо, любовались незнакомцем.
-- Пан Боброк истину говорит, господин княже,-- поддержал незнакомца Олгердович, Андрей,-- коли ты хощешь крепкого бою, вели ныне же перевозитись за Дон, дабы ни у кого и в мыслях не было возвращаться вспять... Пускай всяк из нас без хитрости бьетца, пусть не думает о спасении, а с часу на час себе смерти ждет... Тогда мы одолеем поганых...
-- Добре! Добре, князю Олгердовичу! -- отозвался таинственный Боброк.
-- И я реку: добре! -- сказал и другой Олгердович, Димитрий. -- А что, сказывают, у поганых силы велики, так что на сие смотреть! Не в силе Бог, в правде! -- Как бы в подтверждение этих слов о том, что и Бог и сила -- в правде, в палатку вошел старый чернец, весь запыленный, видимо с дороги, и, осенив себя крестным знамением, низко всем поклонился.
-- Мир вам! -- сказал он. -- Преподобный Сергий, игумен смиренные обители святые Троицы, прислал тебе, великому князю, и всем соратникам твоим свое пастырское благословение и грамоту.
радостью.
-- Благодарю тебя, Господи! -- воскликнул он, поднимая руки. -- Святой отец вторицею благословляет меня на брань... Знамение сие великое! За нас помощь всемогущего Бога и Пресвятые Богородицы!.. "Дерзай, чадо!" -- глаголет преподобный... Воскликнем и мы с псалмопевцем: "Си на колесницех и си на конех, мы же во имя Господа восстахом и исправихомся!"... Восстанем же, братие! Честная смерть уне есть злого живота: уне бо было не ити противу безбожных, не чем пришед до сих мест и ничто же сотворив, возвращатися вспять...
-- Добре! Добре!-- прогудел таинственный Боброк.
В этот момент в палатку вошло новое лицо. Пришедший был, видимо, с дороги. Это был мужчина уже немолодой, с сильно хваченною проседью бородою и ясными серыми глазами на шибко загорелом лице. Доспехи его были покрыты рубцами и запекшейся кровью...
-- Брате Семене! С какими вестями?-- тревожно воскликнул князь Димитрий.
-- Что нечестивый Мамай?
-- Все силы темные, силы всех властей и князей своих ведет на нас Мамай... Уже он на Гусином-Броду... Едина токмо ночь промежду нашими и его полками... Вооружайся, княже! Заутра нападут на нас поганые... Уже слышно ржание коней их...
-- Добре! Добре!-- снова прогудел голос Боброка. -- Комони ржуть за Сулою, гремит слава по Дону, великий князь Димитрий вступает в злат стремен... Идемо на поганых!
Все с изумлением посмотрели на говорившего; но никто не возражал... Только великий князь возвел очи горе и перекрестился...
Примечания:
на берег и погрузил в море патриарх Фотий. Сделалась буря и потопила флот россиян: лишь "слабые остатки" его вернулись в Киев.
17. Андрей Ольгердович (1325--1399) -- князь полоцкий, трубчевский и псковский, четвертый сын Ольгерда и первой жены его, Марии, княжны витебской. В 1377 г. умер Ольгерд, назначив великим князем литовским младшего брата Андрея Ягайло и передав Андрею княжества Полоцкое и Трубчевское. Андрей не хотел уступать княжения Ягайло, но не получив поддержки в Литве, бежал из нее и с согласия великого князя Димитрия Ивановича, к которому он ездил в Москву, сел на княжение в Псков. В 1379 г. Андрей вместе с зятем своим Владимиром Андреевичем Храбрым отнял у Литвы Стародуб и Трубчевск. Князь трубчевский, Дмитрий Ольгердович, брат Андрея, тоже перешел на службу к московскому князю, и в 1380 г. с псковскими полками они участвовали в Куликовской битве.
18. Боброк-Волынский Димитрий Михайлович -- сын литовского князя на Волыни Корната-Михаила Гедиминовича. Известно, что уже в семидесятых годах XIV в. он был воеводою у князя Димитрия Ивановича. 14 декабря 1371 г. ходил с ратью от князя московского на Олега Рязанского и разбил рязанцев наголову. Затем в 1376 г. ходил на болгар, а в 1379 г. вместе с Владимиром Андреевичем и Андреем Ольгердовичем брал Трубчевск и Стародуб.
"украинофильством" искажает здесь исторические факты. В действительности "Боброк" был давним другом Димитрия Ивановича, испытанным военачальником и ничего "таинственного" для него не представлял.