XXVII
Потрясения последних дней были слишком сильны даже для такого человека, как Ирод. Он впал в маразм, и его день и ночь преследовали призраки.
В полусознании, в полубреду он переживал всю свою ужасную жизнь. Светлые видения прошлого чередовались в его мозгу с видениями мрачными. Гордость торжества, славы, величия подавлялась сознанием гибели всего, сознанием ничтожества того, что принесли итоги его разбитой жизни. Ему казалось, что рушится все созданное им: города, храмы, дворцы, накопленные груды золота и он сам погибает под развалинами всего им созданного, под обломками своего величия... Нет, еще хуже! Все это будет жить тысячелетия, напоминать собою имя Ирода, а Ирод уже не живет... Он труп, он разлагается... "Все суета!" И он в полубезумии проклинает того, кто первый сказал эту правду... "Все суета!"... Да будь проклято все!.. Будь проклято прошлое, которое радовало его, толкало в жизнь, к славе, к могуществу... Он вместе с отцом спасает Цезаря от солдат фараонов, венчает на царство Клеопатру... Эти сфинксы, пирамиды, рогатый бог, неистовствующий при виде пурпура на тоге Цезаря... "Клеопатра! Не гляди на меня так... я не загнал тебя в склеп твоей пирамиды... рок проклятый!"...
-- Кто это кричит: на крест Ирода! На Голгофу! Распять его!.. А! Это народ кричит перед синедрионом за то, что я казнил Иезекию и его шайку... На крест Ирода! На Голгофу? И вот я на кресте... Мой трон -- моя Голгофа... А Аристовул всплыл на поверхность бассейна... какое белое тело! Погрузить, погрузить его опять в воду, а то Мариамма увидит... Нет, не увидит... Медом залиты ее прекрасные глаза, а Клеопатра их выколола... Будь ты проклята!.. Нет, нет, не я похоронил в склепе пирамиды тебя, последний фараон... Это тот юноша с глазами сфинкса... А теперь он -- властитель мира, а у меня -- только Голгофа и крест... О, Антипатр! О, дети мои! Жены, внуки! Будьте вы все прокляты!.. А кто меня проклял!.. Гиркан, первосвященник без ушей... он проклял.
Этот бред переходил в исступление. Сознание неизбежности смерти превращало его в бешеного зверя.
-- А! Вы ждете моей смерти, смерти вашего царя!.. Так я же буду вам не иудейским царем, а скифским... Когда я буду умирать, я велю привести в Иродион всех знатнейших мужей и юношей со всей Иудеи и велю распять их вокруг всего Иродиона, чтобы лица их обращены были ко мне, а свой смертный одр прикажу вынести со мной на кровлю моего дворца и, умирая, буду видеть, как умирают они... Вокруг могилы скифского царя стоят на мертвых конях пятьдесят убитых скифов, а вокруг моего золотого смертного одра будут висеть пять тысяч распятых...
В полубреду, в полусознании он машинально подошел к окну. Ему бросилась в глаза Елеонская гора с ее опаленной солнцем серой вершиной и седоватыми оливковыми деревьями Гефсимании у ее пологого подножия. Ближе -- высился храм во всей его чудной красе, с его галереями, колоннадами, портиками... В сердце Ирода проснулась гордость строителя этого нового чуда света!.. Там же сверкал на солнце гигантский золотой орел.
Но что это на кровле храма? Какие-то люди... Что они делают там? Зачем взобрались на кровлю над самым римским орлом, который водружен там по повелению Ирода? Они по канатам спускаются к самому орлу... Они рубят его топорами!.. Что это? Опять бред?.. Будьте вы прокляты, все мои видения, все призраки!.. Но это не призраки... Я не сплю, не брежу... Орла рубят... Я слышу радостные крики народа...
-- Эй! Кто тут? Рамзес! Стража!
Входит Рамзес.
-- Посмотри, что это на храме? Что они делают?
-- Рубят орла, господин... Чернь бунтует... Начальник галатов уже поспешил туда с отрядом.
-- Привести ко мне главных бунтовщиков! О, я еще покажу им себя!
Немного погодя к внешней дворцовой галерее галаты пригнали около сорока молодых иудеев и с ними двух старых вероучителей из фарисеев, Иуду и Матфея, которые пользовались громадным авторитетом не только в Иерусалиме, но и во всей Иудее. Ирод вышел к ним на галерею. Его удивил смелый, даже веселый вид арестованных юношей.
-- Вы ли это дерзнули разрубить золотого орла? -- спросил их Ирод.
-- Мы! -- в один голос отвечали арестованные.
-- Кто вам это внушил?
-- Закон отцов наших, -- был ответ, но не смиренный, а какой-то задорный, радостный, приведший Ирода в недоумение.
-- Почему же вы так веселы, когда вас ждет смерть? -- спросил он.
-- После смерти нас ждет лучшее счастье, -- отвечали юноши.
Ирод пожал плечами. Его поразила такая стойкость, такая несокрушимость народной воли. Он обратился к старикам, которые с ободряющей улыбкой смотрели на юношей.
-- Мы! -- отвечал Иуда.
-- Но ведь вы толкаете их в объятия смерти!
-- Да! -- отвечал Матфей. -- Мы толкаем их в объятия смерти. Но что может быть почетнее и славнее, как умереть за заветы отцов! Кто так кончает, того душа остается бессмертной и вкушает вечное блаженство... только дюжинные личности, чуждые истинной мудрости и не понимающие, как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.
-- Хорошо! -- вскричал Ирод, в котором опять закипела болезненная злоба. -- Я доставлю это удовольствие вам и всем недюжинным личностям!
Действительно, на другой же день Иуду и Матфея и с ними тех юношей, которые были на кровле храма и разрубили римского орла, сожгли живыми на костре, а остальных распяли на крестах.
После этого случая, -- говорит иудейский историк, -- болезнь охватила все тело Ирода и в отдельных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Его мучила лихорадка, а на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а равно постоянные боли в заднепроходной кишке; на ногах у него образовались отеки, как у людей, одержимых водянкой, на животе -- воспаление, а в срамной области -- гниющая язва, питавшая червей. Ко всему этому наступали припадки удушья, лишавшие его возможности лежать, и судороги во всех членах. Мудрецы объясняли его болезнь небесной карой за смерть законоучителей. Он сам же, несмотря на отчаянную борьбу с такой массой страданий, цепко держался за жизнь: он надеялся на выздоровление и думал о средствах лечения. Он отправился на ту сторону Иордана, чтобы воспользоваться теплыми купаньями в Каллирое, вода которой течет в Мертвое море и до того пресна, что ее можно также и пить. Врачи предполагали здесь согревать все его тело теплым маслом. Но когда его опустили в наполненную маслом ванну, в глазах у него помутилось и лицо его искривилось, как у умирающего. Крик, поднятый слугами, привел его, однако, опять в сознание. Но с тех пор он уже сам больше не верил в свое исцеление и велел раздать воинам по пятидесяти драхм каждому, а начальникам и друзьям своим более значительные суммы.
Прибыв на обратном пути в Иерихон, -- говорит далее тот же историк, -- Ирод в своем мрачном настроении, желая как будто бросить угрозу самой смерти, предпринял безбожное дело. Он приказал собрать знатнейших мужей со всех мест Иудеи и запереть их в ипподром; затем призвал к себе сестру Саломею и мужа ее Алексу, своего любимца... Саломее так и не удалось соединить свою судьбу с романтическим "сыном Петры", Силлаем, которого ненавидел Ирод.
-- Я знаю, -- сказал он Саломее и Алексе, -- что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество. Однако мне могут устроить и траур, и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете исполнить мою волю... Как только я умру, тогда вы оцепите воинами тех заточенных в ипподроме и прикажите как можно скорее изрубить их... Пусть вся Иудея и каждое семейство, против своей воли, плачут над моею смертью...
С злодеем после этого сделался глубокий обморок.
Очнувшись через несколько минут, он увидел вокруг своего ложа встревоженных врачей, Саломею и сыновей Архелая и Филиппа, только что воротившихся из Рима. Юноши стояли на коленях, держа в своих руках холодные руки отца. Ирод поглядел на них угасшим взором.
-- А, это вы... Что император? -- слабым голосом спросил он.
-- Шлет тебе привет и послания самые дружеские, -- отвечал Архелай.
-- А что Акма?
-- При нас над нею совершена была казнь.
-- А! -- глаза Ирода блеснули: и умирая он думал только о мести. При виде врачей новое злое чувство шевельнулось в душе изверга. -- А! Вы не умели облегчить меня, -- подумал он своим кровожадным мозгом, -- так я облегчу вас... Вы со мною пойдете в загробный мир... Как хорош обычай у скифов... за царем -- все!..
-- Император согласен на казнь Антипатра, -- поспешила Саломея сообщить братцу радостную весть.
-- А! Только я хочу сам видеть его казнь... Вы обещаете влить в меня столько силы, чтобы я сам мог убить своего преступного сына? -- обратился он к врачам.
-- Обещаем, царь.
Он махнул рукой, чтобы все вышли, и закрыл глаза. В болезненном мозгу его, как в разбитом вдребезги зеркале, беспорядочно отражались картины прошлого, лица, события, где действительность перепутывалась с бредом... Раби Элеазар, где он? Где его белый голубь?.. Парфяне съели голубка... А тот голубок, что выпал из гнезда?.. Иудея выпала из гнезда, а я ее поднял... а она меня ненавидит... Будь же ты проклята!.. Где же раби Элеазар?.. А! Я велел Соему убить его... не води Мариамму и Аристовула, маленьких, к гробницам пророков... с того дня она и возненавидела меня. Соем сказал... Меня тогда судил синедрион... Меня! Ирода! Вот я вас!.. Это иудеи точат мое тело... иудеи -- черви! Громи Рим, Мессала, громи за Ирода... А где тот яд, что я нашел в рукоятке меча Малиха? Его выпил египтянин? Нет, египтянин выпил свой яд... Вот бы мне такого, разом смерть!.. Нет, я не хочу смерти... Я выздоровею и поеду в Рим, в Идумею, в Петру, в Египет... Хочу видеть все места, где я был молодым... Пирамиды, сфинксы, Нил... На Форуме побываю... Юпитер! Оживи меня... я в Капитолии вылью тебя из чистого золота... А орла разрубили... Это Юпитеров орел, я новый воздвигну над храмом... Дети воротились из Рима... Архелая назначу царем... Нет! Рано еще -- я сам царь. О, посмотрю, как ты будешь умирать, мой первенец!.. А как я радовался, когда мне его родила Дорида... радовался рождению ехидны... Отчего же мы все любили своего отца? А! Понимаю! Оттого, что он не был царем... Золотой обруч на голове ослепляет людей... венец притягивает к себе мечи, кровь, яд...
Он открыл глаза и, к удивлению своему, почувствовал, что как будто стал бодрее и грудь дышала более свободно. Он встал и подошел к окну. При виде открывшейся перед ним картины ему страстно захотелось жить, двигаться, действовать. Эти букеты пальм, группами разбросанных в долине Иордана, эти роскошные бальзаминовые рощи, сероватая и яркая зелень верб и олеандров в цвету, окаймлявшая течение Иордана, правее -- гладкая, как зеркало, свинцовая поверхность Мертвого моря, а за ним -- причудливые изломы Моавитских гор, как бы падавших в море, ярко-бирюзовое небо Заиорданья и доносившиеся издали отзвуки жизни, все это манило его к себе неотразимой силой.
А между тем капризная память с неотразимой настойчивостью переносила его воображение в прошлое. В уме вставали лица и события, заполнявшие собою всю его жизнь, лица, сросшиеся с его существованием и, между тем, оторванные от него смертью, лица и близкие ему, и далекие, дорогие и враждебные, друзья и враги... Всех унесла смерть, оставив его одного жить и... питать собою червей при жизни!.. Цезарь -- заколот, Брут и Кассий -- заколоты, Антоний -- заколот, Клеопатра -- заколота зубом ехидны, отец -- отравлен Малихом, Малих -- заколот Люпусом, Помпей -- лишен головы, Фазаель -- разбит о скалу, Антигон -- обезглавлен, Гиркан -- зарезан, Аристовул -- утоплен, Мариамма -- заколота в спину, Элеазар -- зарезан, Иосиф -- брат -- обезглавлен, Иосиф, муж Саломеи, -- убит, Соем -- убит, Иуда фарисей и Матфей -- сожжены живыми, Акма -- казнена, дети его -- Александр и Аристовул -- удавлены.
На зов его явился негр.
-- Принеси яблок, как всегда, -- сказал Ирод. Яблочная кислота облегчала его, уменьшая сухость во рту.
Рамзес принес яблок на золотом блюде, тарелку и нож и поставил все это у постели Ирода.
-- Прикажи всем готовиться к отъезду в Иерусалим, -- сказал он, взяв нож и яблоки.
Когда Рамзес удалился, Ирод осторожно огляделся кругом, нет ли кого в опочивальне. Заметив, что никого не видно, он быстро занес над собою руку с ножом, чтобы поразить себя в самое сердце; но в этот момент словно из земли вырос Акиба-Ахиав, сын Фазаеля, и схватил его за руку.
-- О! -- застонал Ирод. -- Дайте мне умереть!.. Прочь, Акиба! Пусти! Я царь!.. Я велю себе умереть!.. Я хочу казнить себя! Пусти! Я твой царь!
На крик Акибы прибежали Саломея, Алекса, Архелай, Филипп, Антипа, врачи, евнухи, Рамзес, упав на колени, рвал свои курчавые негритянские волосы: "О, о! Я подал ему нож. Он приказал!.."
Вопли рабынь огласили весь замок. Все думали, что он умер, зарезался.
В это мгновение в опочивальню вбежал начальник караула той части замка, где, закованный в кандалы, сидел Антипатр в ожидании казни.
-- Царь жив! Хвала Господу! -- воскликнул он в тревоге. -- А то Антипатр...
-- Что Антипатр? -- встрепенулся Ирод, откуда и сила взялась у почти умирающего.
-- Царевич услыхал вопли... подумал, что ты скончался... просил стражу расковать его... но я велел... я.
-- А! Расковать!.. Стражи! -- крикнул Ирод не своим голосом. -- Сейчас же убить его... Антипатра... убить, как собаку... Я хоть часом хочу пережить отцеубийцу... скорей, скорей!..
И он без чувств повалился на изголовье.
Началась медленная агония, которая длилась еще пять дней. Ирод то впадал в беспамятство и бредил, то приходил в сознание и делал последние распоряжения.
-- Императору отправить мой перстень с печатью и тысячу талантов!.. А! Это ты, Архелай... Тебя я назначаю царем... не обижай братьев... Где Филипп?
-- Я здесь, отец... Я молюсь о твоем выздоровлении.
-- Поздно... Мне предел положен... Тебя я назначаю наследственным князем Трахониты, Батане и всего Заиорданья, чем владел брат Ферор... Когда будешь там, посети то поле, где рассеяны кости двенадцати тысяч арабов, которых я поразил после землетрясения... Антипу я назначаю тетрахом... А! Это ты, Саломея... Одна ты остаешься из моих единокровных... Фазаель, Иосиф, Ферор -- в загробной области... Помнишь мою волю, сестра, последнюю волю?
-- Помню, мой возлюбленный брат.
-- В ипподроме всех... нет, лучше на крест всех... вокруг Иродиона... Я буду тем медным змием в пустыне, а они будут воздевать ко мне руки.
Он начинал бредить, когда страдания усиливались.
как он ловко убил льва... habet!.. А! Манассия бен-Иегуда... на крест его, на крест!
То ему представилось, что он убегает от преследования парфян и Антигона, томится в пустыне между Петрой и Ринокорурой или стоит в Пелузие на берегу моря.
-- Не гляди на меня зелеными очами, море... не грози мне... Там, за этими зелеными водами, Рим... Рамзес!
-- Я здесь, господин. Я молюсь всем богам Египта и Нубии, чтобы они исцелили тебя.
-- Подай нож и яблоки.
Рамзес снова рвет свои седые курчавые волосы.
-- Он бредит, -- тихо говорит Саломея.
Наступил приступ удушья. Это было утром месяца второго шевата. На этот раз припадок продолжался особенно долго, и, когда кончился кашель, Ирод едва мог дышать.
-- Где я? -- спросил он, поводя по сторонам помутившимся взором.
-- В Иерихоне, возлюбленный брат мой и царь, -- отвечала Саломея.
-- В Иерихоне? А не в Иерусалиме?
-- В Иерихоне, царь, -- подтвердил Алекса.
-- Я хочу в Иродион... в мой город...
Снова начинался приступ удушья, последний приступ. Ирод, казалось, чувствовал это и собрал последние силы.
-- Тех, что в ипподроме... всех на крест...
Он не договорил своего безбожного приказа: тело его судорожно вытянулось, и смрадное дыхание Ирода вылетело из его груди вместе с жизнью. По лицу прошла тень, то была смерть.
-- Сейчас, не медля ни минуты, пока воины не узнали о его кончине, иди и объяви приказ царя освободить всех заключенных в ипподроме, -- быстро сказала Саломея мужу, -- а потом, в присутствии войска и народа, вскроем его духовное завещание.
Взгляд ее, провожавший мужа, ясно говорил: "Теперь я и тебя отправлю за твоим царем, и уже никто не помешает мне, наконец, сделаться женою "сына Петры".
Когда Алекса воротился и объявил, что все заключенные освобождены из ипподрома, Саломея, призвав царевичей, объявила им, что, прежде всего, нужно тело умершего царя перенести на парадную его постель, а потом выставить всенародно и уже над телом прочитать последние распоряжения умершего. Затем тотчас же дать знать в Иерусалим о кончине царя и велеть прибыть в Иерихон всем женам Ирода с детьми и другими родственниками.
из галатов, германцев, фракийцев и римлян.
Наконец, при общем плаче, конечно притворном, тело Ирода вынесено было к народу. Оно покоилось на парадной из массивного золота кровати, украшенной драгоценными камнями Индии и других восточных стран; покрывало на ней -- из чистого пурпура с яркими золотыми узорами; тело Ирода, лежавшее на этом великолепном покрове, было задрапировано алым сукном. Голову Ирода обвивала диадема, а над нею лежала золотая корона, стоившая столько крови Иудее и другим странам. В правую мертвую руку Ирода была вложена держава, с которою рука мертвеца не должна была расставаться и в могиле.
Когда, по знаку Саломеи, фальшивые вопли смолкли, хранитель царской печати и перстня выступил вперед и торжественно провозгласил:
лоне Авраама!
Затем он прочел рескрипт Ирода к войску, которому он напоминал о непоколебимой верности его наследникам -- царю Архелаю, владетелю Иудеи и Самарии; Антипе -- тетраху Галилеи и Переи; Филиппу -- князю Трахонитиды, Гавлопитиды, Батанси и Панеи со всем Заиорданьем, и царевне Саломее -- владетельнице Иамнии, Азота и Фазаелиды.
Мертвого моря. Вся многочисленная семья Ирода -- дети его, сестра, жены и весь сонм родственников с придворными чинами окружали парадную кровать, несомую галатами. Войско Ирода в полном вооружении предшествовало печальному кортежу; телохранители же царя -- галаты, фракийцы и германцы -- следовали непосредственно за телом бывшего своего вождя. За ними -- пятьсот вольноотпущенников и рабов, которые по всему пути сжигали благовония, а рабыни оглашали знойный воздух притворными воплями.
Так кончил Ирод, которому льстивая история придала эпитет Великого , забыв, повторяю, пополнить этот эпитет более достойным его словом -- Злодея.