XIII
Крепость Масада, в которой Ирод, убегая от Антигона и парфян в Петру, а потом через Александрию в Рим, оставил свое семейство -- мать, сестру Саломею, младшего брата Иосифа и племянника, маленького сына Фазаеля, а также невесту свою Мариамму с матерью, вдовою царевича Александра, и небольшой гарнизон, находилась к югу от Иерусалима и расположена была на возвышенном берегу Мертвого моря, недалеко от южной его оконечности, почти у самых границ Идумей.
Внизу перед нею расстилалась свинцовая, угрюмая ладь безжизненного моря, а за ним высились такие же угрюмые, безжизненные скалы Моавитских гор. Кругом ни кустика, ни деревца, ни признака зелени, одни только серые, как сухая шкурка змеи, колючие поросли солонцов.
Всю зиму Антигон упорно осаждал эту небольшую, но прочную твердыню Иудеи, но также упорно осажденные отражали все натиски врага, сильного своим многолюдством. Иногда осажденные сами делали отчаянные вылазки, чтобы отбросить от стен неприятеля; но что могла сделать горсть людей, не превышавшая двухсот годных к битве, когда стены и соседние ложбины и скалы были обложены другою сплошною стеной, стеною осаждающих. Однако вылазки делались все чаще и отчаяннее. Антигон понял из этого, что осажденные видят свою гибель. Но в чем? В недостатке съестных припасов? В недостатке воды? Да, последнее предположение вернее. В крепости нет ни живых источников, ни колодцев. Между тем почти всю зиму ни Иудея, ни пустыни Идумеи ни разу не оросились обильным дождем. Крепость должна погибнуть измором от безводья.
Антигон был прав. Осажденные с ужасом замечали, что цистерны их, когда-то полные водой до краев, все более и более иссякают. А спасительного ливня все нет. Скоро воду стали отпускать порциями, а потом постепенно уменьшать порции. Некоторые цистерны совсем высохли, а в остальных вода еще сохранилась только на дне, да и та была на исходе. А между тем наступали знойные весенние дни. Гибель была неизбежна.
Но где Ирод? Жив ли он? Не погиб ли от парфянской стрелы или растерзан львами в диких дебрях Петры? Этого никто не знал.
В крепости начались болезни от безводья. Менее всех были выносливы дети и женщины. Они падали от истощения сил, воплями призывая дождь с неба. Но небо было глухо к их воплям. Ночью припадали пересохшими губами к каменным стенам крепости, к железу оружия, к своим золотым ожерельям, на которых холодная ночь оставляла подобие росы, подобие сырости...
Но однажды утром в крепости поднято было метательное арабское копье, к которому прикреплен был небольшой клочок сухого рыбьего пузыря. На нем прочли: "Бог да хранит Саломею и Масаду. У северных ворот, влево от башни, под кустом кактуса козий мех с водою". Подпись: "Сын Петры".
-- О, благородный сын пустыни! -- заплакала Саломея, припадая пересохшими губами к словам записки. -- Кто бы ты ни был, я твоя раба.
С какой тревогой ожидалась потом ночь! А если осаждающие найдут мех с водой?
-- Молитесь, дети! -- говорила старая Кипра Мариамме, Аристовулу и маленькому Акибе, сыну погибшего Фазаеля. -- Иегова услышит ваши непорочные молитвы, молитесь о пришествии ночи.
Но вот и пришла ночь. В темноте ворота крепости были немного приотворены, и мех с водою был принесен в крепость. С какой благоговейной осторожностью делилась между всеми осажденными драгоценная влага! Но ее было так мало на всю крепость...
А на утро подняли еще копье. В новом послании значилось: "Саломее -- здравствовать. Ночью пустой мех да кладется под кактус и берется другой мех, полный воды". Все тот же "сын Петры".
Осажденные ожили. Так продолжалось несколько дней. Но однажды, выйдя ночью за ворота крепости, посланные за мехом воины не нашли его на условленном месте, а утром в крепости поднята была парфянская стрела с привязанным к ней извещением: "О, Саломея! Бог отвратил от меня лицо Свое; сыны Ваала проведали все, и больше воды не ждите. Убитый горем сын Петры".
Теперь отчаяние овладело осажденными окончательно. Иосиф, младший после Ирода сын Антипатра, созвал на совет нескольких из более старых воинов гарнизона: что предпринять? На что решиться?
-- Пробиться сквозь врага силой или умереть в бою, -- отвечал один из воинов. -- Все равно, смерть.
-- А дети и женщины? -- возразил другой.
-- Будем надеяться, что враги их пощадят.
-- Нет, друзья, -- сказал Иосиф, -- нам известно, что Антигон обещал парфянам пятьсот иудейских женщин и девиц. И они уведут в рабство ваших жен и дочерей, а также мать мою, сестру и невесту Ирода с ее матерью.
-- На что я им, старуха? -- грустно заметила Кипра, которая находилась тут же со всеми.
-- Я скорей пойду к дяде Антигону и в стан парфян, чем умирать здесь без воды, -- неожиданно заявила Мариамма. -- Я уйду одна! Я убегу!
-- Что ты, дитя! -- с ужасом остановила ее мать.
Наконец решено было следующей же ночью тайно выйти из цитадели южными воротами, которые не охраняются неприятелем, и глубоким горным ущельем пробраться до границ Идумеи, а потом искать убежища в Петре. Но чтобы неприятель не скоро догадался об их бегстве, ворота цитадели запереть за беглецами, для чего в крепости оставить двух воинов, которые потом и спустятся со стены по веревке... Стали деятельно готовиться к бегству.
-- Ночью же мы все утолим свою жажду, -- сказал в заключение один старый воин. -- Потому что на пути мы встретим, недалеко отсюда, горный ручей, из которого и я, и мои козы когда-то, когда я, мальчиком, пас их там, пивали каждый день чудесную холодную воду.
Но, к неожиданному и, можно сказать, беспримерному счастью осажденных, к вечеру того же дня небо стало заволакивать тучами; на западе змеевидные молнии прорезывали удушливый воздух. Видно было, что гроза надвигалась с моря, от Аскалона или Ринокоруры. Мертвое море приняло еще более угрюмый вид. Поверхность его, словно колеблемый подземными силами растопленный свинец, стала волноваться от порывов западного ветра. Но этот ветер мог угнать благодатные тучи вглубь каменистой Аравии. Издали видно было, как этот ветер рвал и разметывал палатки осаждающих, гнал испуганные табуны их коней. В то же время осаждающие видели на крепостной стене белую женскую фигуру, которая простирала к небу руки. Она казалась им страшным видением.
Вдруг сверкнула ослепительная молния, и страшный удар грома потряс землю. Вслед за тем крупные, тяжелые, как свинец, капли дождя стали гулко ударяться о стены цитадели, о раскаленные камни, о косматые колючки кактусов.
-- О, Иегова! -- послышался радостный стон со стены.
Внутри крепости также раздались радостные крики.
Дождь превратился в ливень, могучий как ураган пустыни. Мертвое море, моавитские скалы, стан осаждающих, небо и земля -- все исчезло в потоках воды, хлынувших с неба, которое, казалось, на облаках своих носило целые океаны.
-- Небеса поведают славу Божию! -- восторженно говорила старая Кипра, спускаясь со стены цитадели и повторяя один из псалмов Давида. С нее вода стекала ручьями.
Цистерны, за несколько минут сухие, скоро наполнились до краев. Вода лилась ручьями, и скоро в Мертвое море с ревом и грохотом понеслись бурные потоки. Аристовул и маленький Акиба, промокшие до нитки, отхватывали на крепостной площадке какой-то отчаянный танец с игривым припевом. Мариамма, распустив свои золотистые косы, обдаваемые ливнем, постоянно ими встряхивала и заливалась веселым смехом.
Вдруг какой-то небольшой предмет упал к ее ногам. Она подняла его. То был изящный кожаный с золотым тиснением амулет, какие носили на груди богатые арабы. Открыв его, Мариамма нашла в нем миниатюрный сверток папируса, на котором было написано: "Радуйся, несравненная Саломея! Твой брат, царь Ирод, с сильным войском идет от Иоппии к Масаде. Сын Петры".
-- Опять этот сын Петры! Противный араб! -- топнула ножкой Мариамма. -- Кто он такой? А все пишет одной Саломее... "Несравненная"! А чем я хуже Саломеи? А мне хоть бы слово написал... Хитрая Саломея говорит, что не знает, кто он, хитрячка!.. Так неужели противный Ирод в самом деле царь! А дядя Антигон? Ведь его парфяне и Бне-Баба венчали в Иерусалиме на царство... А если Ирод -- царь, то и я буду царицей... Царица Мариамма! Как это хорошо! Только все-таки я Ирода любить не буду, а так...
И она, выжав воду из косы, побежала искать Саломею.
-- Посмотри, -- сказала она, подавая последней амулет и послание, -- опять твой сын Петры.
Саломея вспыхнула, прочитав послание.
-- Так брат -- царь! -- взволнованно сказала она. -- Значит, он был в Риме? А что же Антигон?
-- Да скажи же мне, -- прервала ее Мариамма, -- кто этот сын Петры?
-- Не знаю, -- отвечала Саломея, пряча свои лучистые глаза.
-- И не догадываешься даже?
-- И не догадываюсь. -- Но Мариамма видела, что она лгала: женщины так умеют ловить друг друга, по природе сыщики.
Ливень между тем прекратился. Как мгновенно нанес его ураган пустыни, так мгновенно и угнал в пределы, моавитские, далеко за Мертвое море. Масада ликовала двойною радостью: и избытком воды, и вестью, что Ирод не только жив, но что теперь он царь Иудеи и спешит на выручку Масады.
Воскресшие духом, осажденные на другой же день снова возобновили свои вылазки. Счастье клонилось то на ту, то на другую сторону, но все же осажденные не могли отбить многочисленного неприятеля.
"сына Петры"? Так нет, то не была насмешка. Не он ли, невидимый "сын Петры", великодушно снабжал их водою, когда они буквально умирали от жажды? Не он ли спас их от верной смерти?
Потянулись бесконечные дни. Дни казались годами.
Но вот неожиданно, одним ранним утром, в неприятельском стане произошло необыкновенное движение. Наблюдавшим из крепости бросилось в глаза то, что осаждавшие обратились к осаждаемому укреплению тылом. Все двигалось и металось. Конные вскакивали на лошадей, пешие смыкались в ряды или рассыпались по сторонам, потрясая копьями или натягивая тетивы со стрелами.
-- Они бросают осаду, отступают!
-- Нет! На них наступают, там битва!
-- Это клики победы! Они заглушают вопли умирающих.
Скоро она узнала его. Он, в пурпуре, на белом коне, приближался к крепости. Мать протянула к нему руки.
-- Что Мариамма? -- донеслось до ее слуха.