IV
Действие переносится в Иерусалим.
На южной галерее дворца иудейских царей, откуда открывался прекрасный вид на Гефсиманский сад с его столетними седолиственными маслинами и на всю Елеонскую гору, в тени навеса сидела вдовствующая царица Александра. Это была женщина еще не старая; правильные, нежные черты лица изобличали былую красоту -- красоту яркую, жгучую; но годы дум, забот и дорогих утрат наложили на это прекрасное лицо печать уныния. Царская семья, к которой она принадлежит, стала как бы чуждою в Иудее. Позади -- столько близких ей покойников, которых она еще вчера посещала в царских гробницах. Впереди -- беспросветный мрак. Что станется с ее дорогими детьми-сиротками? Их дедушка первосвященник Гиркан -- только тень главы иудейского народа. Над всем господствует хищная семья идумеев: сам Антипатр, слуга языческого Рима, прокуратор Иудеи, кровожадным коршуном носится над несчастной страной, отягощая ее поборами в пользу алчного Рима. Старший сын его, Фазаель, свил гнездо в самом Иерусалиме и держит в тени и первосвященника, и весь синедрион. Второй сын, Ирод, в качестве наместника Галилеи льет кровь приверженцев царского дома. А разрушенные стены Иерусалима все еще зияют своими развалинами, напоминая страшные дни осады города жестоким Помпеем. Храм Соломона и Зерувавеля все еще стоит обнаженным. Около Овчей купели груды неубранных камней.
Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: "Где же мама? Где дедушка?"
И вдруг на галерее показалась прелестная девочка, лет шести-семи, с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.
-- Ах, мама, как нам было весело! -- защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.
-- Где же вы были так долго? -- спросила последняя.
-- У пророков и патриархов, -- поспешил ответить мальчик.
-- Как? Зачем? Да ведь это далеко -- за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.
Дети лукаво переглянулись.
-- Это все дедушка, -- сказала девочка. -- Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках -- что они делали, как жили.
-- И где они лежат теперь -- вон там, там! -- пояснил мальчик, перебивая сестру.
-- Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, -- торопилась девочка.
-- Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, -- снова перебил мальчик.
-- Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, -- возразила горячо девочка, -- я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.
-- Вот и нет! Я не думал, что пойдем: туда далеко.
-- Ах, Аристовул, да ты и не знал, что это далеко.
-- Нет, знал! Нет, знал!
Мать невольно рассмеялась, любуясь детьми, их оживленными личиками.
-- Ну, дети, не спорьте, -- сказала она, лаская и девочку, и мальчика. -- Пусть рассказывает Мариамма -- она старшая; а ты, Аристовул, напомни ей, если она что-нибудь пропустит или забудет.
-- Нет, мама, я ничего не пропущу, -- возразила девочка.
-- А вон сказала же, что мы пойдем, а не поедем, -- не унимался мальчик.
-- Ах ты спорщик! -- погладила его мать.
-- Ну, ну, полно, рассказывай, -- успокаивала ее мать. -- Рассказывай же... Так вы поехали...
-- Да, мама. Утром, когда мы встали и нас одели...
-- И я выпил свое козье молоко, -- не вытерпел Аристовул.
-- Ах! Опять! Мама!
-- Да ты пропустила козье молоко... А мама сказала, чтобы я...
-- Ну, Аристовул, ты совсем глупый мальчик, -- стараясь не рассмеяться, сказала Александра. -- Козье молоко совсем не относится к вашей поездке. Ну, хорошо, утром вас одели...
-- А дедушка велел оседлать наших осликов и сказал раби Элеазару, чтобы он ехал с нами и показал нам гробницы наших патриархов и пророков. Мы и поехали через Овчие ворота к Кедронскому потоку, и нам все кланялись и говорили: "Вот внучка и внучек нашего первосвященника..."
-- Нет, прежде говорили "внучек", а потом "внучка", -- снова вмешался Аристовул, -- меня первым называли, а тебя после.
-- Ну, все равно, -- остановила его мать, -- замолчи.
-- Ну, мы и поехали; едем, едем, едем, -- продолжала маленькая Мариамма, точно сказывая сказку.
-- А вот и забыла, -- не унимался маленький Аристовул, -- а Овчая купель? Как там овечек купают.
-- Ах, мама! Какие там хорошенькие овечки! -- воскликнула Мариамма. -- И их всех резать будут в жертву Иегове... Ах, мама! Зачем Иегове овечки?
-- Он принимает их как жертвоприношение: он любит кадильное благоухание и дым от всесожжении, так надо, так завещали нам отцы наши -- Авраам, Исаак, Иаков4, -- наставительно сказала Александра. -- Ну, что дальше?
-- Дальше мы переехали Кедронский поток, потом раби Элеазар показал нам гробницу Иосафа, а немножко дальше гробница Авессалома...
-- А Авессалом, мама, был нехороший, отца не слушался, -- опять перебил Аристовул.
-- Я сама это хотела сказать, а вот ты так забыл... Что! Что! -- обрадовалась Мариамма. -- Когда мы, мама, проезжали мимо Гефсиманского сада, то оттуда вышла старенькая женщина и бросила под ноги нашим осликам пальмовые ветки, а в руки нам подала по масличной ветви, а потом поцеловала края нашей одежды и сказала: "Бедные царские детки-крошки! Их ограбили идумеи". А когда мы спросили раби Элеазара, какие это идумеи, он сказал, что Антипатр, Фазаель и Ирод, "Как они нас ограбили?" -- спросила я раби Элеазара. А он сказал, что нам еще рано это знать.
Александра грустно улыбнулась и поспешила свести разговор на другое.
-- Что же, деточки, вы поклонились и гробам наших пророков? -- спросила она.
-- Да, поклонились, мама! -- разом отвечали дети. -- Как там страшно!
-- А оттуда, мама, мы возвращались не через Овчие врата, а раби Элеазар провел нас через Золотые и через храм, -- поспешил заявить Аристовул. -- А осликов наших взяли рабы и повели домой.
-- А когда мы проходили через двор храма, то многие кричали: "Осанна! Осанна!" -- и давали нам дорогу, как большим, -- гордо заключила Мариамма.
В это время в конце галереи показалась внушительная фигура старика в первосвященническом одеянии, с повязкой на голове и с жезлом в руке.
-- Дедушка! Дедушка! -- радостно закричал Аристовул.
Это был Гиркан, первосвященник, брат покойного царя Аристовула II, отравленного приверженцами Помпея, и дядя Антигона, которого мы уже видели на коронации Клеопатры и на аудиенции у Цезаря. Высокий рост, длинная патриаршая борода и плавные движения делали вид его внушительным, однако мягкое, добродушное выражение лица и кроткие, как бы робкие глаза изобличали, по-видимому, отсутствие энергии и стойкости. Самый отказ его от престола в пользу младшего брата, Аристовула, как бы свидетельствовал об отсутствии в нем качеств государственного человека.
Дети очень любили его и тотчас же завладели старым первосвященником, болтая о своей поездке к гробницам патриархов и пророков и перебивая, друг дружку. Гиркан же только любовно улыбался и повторял: "Ну-ну, козляточки, не торопитесь, не скачите так, дайте с матерью поздороваться".
-- Куда это, отец, ты собрался? -- спросила Александра, целуя руку свекра.
-- В синедрион5, голубка, в синедрион, -- отвечал первосвященник, опускаясь на невысокое резное кресло.
-- Но сегодня, кажется, не судный день?
-- Экстренно судный, голубка, экстренно... Да вы не щиплите мне бороду, козлята, всю вырвете, -- отбивался он от детей. -- Сегодня суд назначен над этим наглым самоуправцем -- над Иродом. Он стоит, чтобы распять его на кресте, как простого разбойника, и я это сделаю, клянусь богом Авраама, Исаака и Иакова.
Эти слова так поразили Александру, что она сразу не могла прийти в себя от изумления. Ирод, имя которого, несмотря на его молодость, гремело уже по всей иудее, Самарии и Галилее, и вдруг на кресте, на позорной Голгофе! И это говорит робкий и нерешительный Гиркан! А что скажут Антипатр и Фазаель? Сердце Александры забилось и страхом, и надеждою... Они ограбили ее детей. Они отняли у ее милого малютки наследственный престол.
-- А ты нас, дедушка, пустишь на Голгофу посмотреть, как будут Ирода распинать? -- спросил Аристовул, ласкаясь. -- Мы с раби Элеазаром...
-- Замолчи ты, несносный мальчик! -- перебила его мать. -- Какое преступление совершил Ирод?
-- Он их много совершил, голубка, -- рассеянно отвечал Гиркан, глазами показывая своему любимцу: дескать, пущу на Голгофу.
-- А я не пойду туда, дедушка, -- конфиденциально шепнула на ухо деду Мариамма. -- Я боюсь.
-- Дети, я вас выгоню! -- серьезно сказала Александра.
-- Ну-ну, не сердись, голубка, они будут смирно сидеть, -- успокаивал ее Гиркан. -- Видишь ли, тебе известно, что когда Цезарь назначил Антипатра прокуратором Иудеи, то он, от себя уже и с моего разрешения, определил Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, а этого разбойника, мальчишку Ирода, послал от себя наместником в Галилею. Ну, эти-то, Антипатр и Фазаель, ведут себя хорошо, слушаются меня, во всем исполняют мою волю... Сидите тише, козлята (это к детям, шепотом). Ну, так Антипатр даже, с моего согласия, разослал по Иудее повеление, в котором говорит, что иудеи, преданные первосвященнику Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира и своим благоприобретенным имуществом; но тот, кто даст обольстить себя мятежникам, тот найдет в нем, Антипатре, вместо заботливого друга -- деспота, во мне же, в первосвященнике, вместо отца страны -- тирана, а в римлянах и в Цезаре, вместо руководителей и друзей -- врагов, так как римляне-де не потерпят унижения того, кого они сами возвысили.
-- Да, он хитрый, этот идумей, -- как бы про себя заметила Александра.
-- А старушка из Гефсиманского сада сказала нам, что он нас ограбил, -- прозвенела вдруг Мариамма, соскакивая с колен деда.
-- Что? Что, козочка? -- удивился последний.
-- Ну, об этом после, дорогой батюшка, -- отвечала Александра. -- А ты ничего еще не сказал о главном -- об Ироде.
-- Да, да, голубка, я к тому и веду речь, -- сказал Гиркан, освобождая свою бороду из рук Мариаммы, которая начала было заплетать ее в косу. -- Тебе, вероятно, неизвестно, что, когда брат мой, царь Аристовул, был отравлен и войска его были разбиты римлянами, храбрый Иезеккия, верный памяти отравленного царя, собрал небольшой отряд отважных иудеев, чтущих заветы отцов, и стал громить пограничные города Сирии и римские легионы, пролившие столько иудейской крови. Так этот разбойник Ирод, выслуживаясь перед наместником Сирии, Секстом-Цезарем, родственником Цезаря-триумвира, напал на Иезеккию, взял его в плен с некоторыми его соратниками и без всякого суда, не донося даже мне, казнил собственной властью. А, каков мятежник?
-- Да, точно ты и не первосвященник, не глава, не отец иудейского народа; это ужасно! -- качала головой Александра.
-- Да, да! -- вдруг разгорячился Гиркан. -- И этого разбойника вдруг начали прославлять и сирийцы, и римляне... "Герой Ирод!" -- кричат везде. Даже в моем царском дворце тайные соглядатаи и рабы римлян перешептываются: "Быть царем Ироду". Преданные мне слуги давно говорят: "Ты, царь, выпустил напрасно из рук своих вожжи. Их ловкою рукою схватил Антипатр с Иродом и Фазаелем, а тебе осталась только кличка царя и первосвященника. Доколе -- говорят -- ты будешь оставаться в заблуждении, вскармливая себе на гибель царей? Теперь Ирод правит Иудеей, а не ты".
-- Да это и правда, -- подтвердила Александра, -- ты, отец, слишком добр. Ты и внуков своих не можешь усмирить: вон они уже на тебе верхом сидят.
есть: это его злодеяние в Галилее, око за око, зуб за зуб, по писанию... Казнь за казнь! Сегодня он должен предстать перед синедрионом, и я иду судить его... На Голгофу! На крест!
Гиркан осторожно спустил с колен детей, выпрямился во весь свой величественный рост и пошел к ожидавшим его царедворцам, чтобы отправиться в синедрион.
Но Александра этому не верила. Она вспомнила, что жалостливый Гиркан даже в храме, когда приводили агнцев на заклание, закрывал глаза, чтобы не видеть мучений невинных овечек.
Примечания:
5) Синедрион -- верховный суд иудеев, находившийся в Иерусалиме под председательством первосвященника. Состоял он из 72-х членов и существовал до 425 года.