XVIII. ПОСЛЕДНИЙ ПОСАДНИК И ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧНЫЙ ДЬЯК
Дорого обошлась Новгороду несчастная попытка отстоять свою вековечную волю.
-- Эх, колоколушко, колоколушко! -- изливал вечевой звонарь свое горе перед немым собеседником своим, задумчиво качая седой головой. -- Оставили тебя, родимаго, нам на радость вороги наши, насытились, окаянные, новогороцкою кровушкой -- и прочь пошли... А ты виси, виси, колоколец родной, виси до страшнаго суда.
А на ворона он все продолжал сердиться за его людоедство.
-- Эх ты, человекоядец подлой! Може, за твои окаянства все это сталось... Шутка сказать -- сколько народу полегло у Коростыня да у Шелони, а туто еще копейное76 добивай ему, аспиду, за нашу-де проступку... А какова наша проступка? Старину держать хотим. Эх! Так вот и добивай ему, аспиду, копейное -- на рожество полтретьи тысячи, да на крещенье три тысячи, да на велик день пять тысящей... Легко молвить! Да опять-таки и на усиленье пять... Эх! -- высчитывал он по пальцам то, что Новгород должен был выплатить великому князю "окупа".
-- Вот ты и сочти, сыроядец подлой!.. Что клев-от чистишь? -- Али опять человечинку клевал? Чево ж ее не клевать! По всей земле новогороцкой аспиды человечины горы наметали, да еще и копейное добили. Эх!.. А с Козсмиром-де Новгород ни-ни! Не моги!.. Эх, Марфа, Марфа! Не задалось нам с тобой.
И он опять считал по пальцам, опять поглядывал на колокол...
-- Что ж -- на то воля Божья... Только живи ты, колоколушко, а мы наше наверстаем: была бы жива с нами наша воля да наш вечной колоколушко, так и мы на ноги станем.
Но трудно уже было Новгороду стать на ноги. Беда за бедой валилась на него.
Когда москвичи ушли с своими ратями восвояси, жители новгородских сел и пригородов, бежавшие в Новгород после московского погрома, теперь стали возвращаться на свои пепелища. Сколько слез они пролили, найдя свои родные гнезда разоренными! Но других постигли иные, более горькие бедствия. Жители Русы и всего заильменского побережья, возвращаясь к своим родным пепелищам, закупили готовые хоромы и на плотах везли их на родину вместе с женами и детьми. Целая вереница судов плыла по Ильменю. Но вдруг потемнело небо, завыли ветры, забушевал Ильмень... Старцы Перыня-монастыря видели, как на берегу Ильменя стояла какая-то простоволосая старуха. Ветер рвал ее седые волосы, а она стояла и руками махала на тучи: казалось, она призывала бури, громы и молнии... И громы разразились над Ильменем... Вереница судов и плотов была разбросана по озеру и поопрокидывана: все погибло в разъяренной стихии -- и дома и люди... Одних людей потонуло до семи тысяч душ.
Прошло шесть лет. Марфа-посадница стала окончательно старухой. Она уже не мечтала об Олельковиче и о киевском венце и с горестью вспоминала былое счастье. Исачко подрастал и уже думал, как он возмужает и отмстит Москве за своего отца и дядю Федора, который тоже томился в московской неволе. Мать его давно была черничкой, а некогда его приятельница, ясноглазая Остромирушка, поврежденная рассудком, была неузнаваема: она все твердила, что ей нечем целовать Христа, и Христос от нее отвернулся...
Все в Новгороде точно постарело и осунулось. Горислава после казни Упадыша по целым часам сидела на берегу Волхова, безмолвно глядя в воду, как бы ожидая, что вот-вот выглянет оттуда рыжая голова и поманит ее за собою, но рыжая голова не показывалась из воды. На берегу Волхова давно уже не было слышно пения Гориславы, которое рыбаки принимали за пение русалки.
Простоватый и добродушный Петра, сердце которого зазнобила эта льняноволосая русалка, загулял с горя и все собирался в ратники, чтобы прельстить свою недотрогу шеломом и красным щитом.
А к кудеснице все чаще и чаще наведывались новгородцы и все о чем-то с ней шептались. В последнее время к ней чаще всего наведывались вечный дьяк Захар, что так хорошо разрисовал когда-то заставки в грамоте с королем Казимиром и который вместе с прочими был отпущен из московского полона, да подвойский Назар.
И вдруг в феврале месяце 1477 года Захар и Назар отправились зачем-то в Москву!..
-- Вы почто к нам есте прибыли? -- спрашивали их на Москве бояре.
-- К осударю великому князю к Иван Василичу всеа Русии с челобитьем.
-- К осударю? -- переспросили бояре, точно не слыхали.
-- К осударю-ста, -- был вторичный ответ.
-- И ты, Захар, к осударю? -- новый лукавый вопрос.
-- И я-ста к осударю.
-- И я-ста к осударю.
Бояре лукаво переглянулись между собою.
-- Так стоите на том, что к осударю? -- опять заладили бояре.
-- Да что вы наладили -- к осударю да к осударю! Знамо, к осударю, а не к вам, -- вспылил наконец вечный дьяк.
-- Добро-ста. Помните это слово...
-- Помним -- не забыли.
-- По-русскому, чаю, говорим.
-- Добро-добро, к осударю...
Бояре оставили челобитчиков и торопливо пошли к великому князю. Они доложили ему, что новгородские челобитчики, вечный дьяк Захар Овинов да подвойский Назар, в челобитьях своих назвали его, великого князя, "осударем", и стоят-де на том накрепко.
По бесстрастному, каменному лицу деда Грозного прошло как бы что-то светлое -- не луч и не тень, и холодные глаза холодно блеснули...
-- Государем именуют -- точно? -- тихо спросил он.
-- Точно, осударем, господине княже.
-- И стоят на том?
-- Стоят накрепко.
-- Хорошо! Похваляю вас.
"Собиратель земли русской" глубоко вздохнул, точно бы камень свалился с его груди: он нашел "зацепку", которой напрасно искал столько лет... Сами новгородцы назвали его "государем" -- "титло государское дали"...
Через полтора месяца в Новгород явились послы великого князя... Как? Зачем? Никто ничего не знал.
Заговорил вечевой колокол, замоталась из стороны в сторону седая голова Корнила-звонаря.
Собралось вече. Явились на помосте московские послы.
-- Шапки! Шапки долой! -- послышалось в толпе.
Послы были в шапках, потому, может быть, что видели, что и все вече не сымало шапок.
-- Перед Новгородом, что перед храмом Божим, ломай шапку!
-- Новгород -- та же церква! Сымай шапки, не то сшибем!
Послы сняли шапки; но говорить медлили.
-- Сказывайте! Почто есте посланы? -- раздавались голоса.
Один посол выступил вперед, поклонился и откашлялся.
-- Осударь великий князь Иван Васильевич всеа Русии, -- начал он немножко дрожащим голосом, -- велел спросить Новгород, отчину свою: какого государства он хочет?
Все, казалось, замерло после этих слов, точно все дышать перестали. Так бывает в воздухе перед бурей, когда птицы торопятся под деревья, а деревья как бы головы склоняют от страху.
И буря разразилась. Заходили плечи и головы, замахали руки...
-- Государства! Каково государства?
-- Мы не хотим никаково государства!
-- Не надоть нам государства!
-- Мы сами государство!
Посадник, стоявший рядом с послами тоже без шапки, был бледен. На груди его заметно колыхалась золотая гривна.
-- Ишь осерчали дитушки, -- улыбался с своей колокольни звонарь. -- Осерчал Господин Великий Новгород. Поделом им, татарским объедкам...
Когда буря несколько утихла, московский посол снова откашлялся.
-- Дайте слово молвить, -- начал он.
-- Говори да помни, где ты!
-- Великий Новгород, -- продолжал посол, -- посылал к великому князю от владыки и от всех людей Великаго Новгорода послов своих, Захара да Назара, бить челом о государстве, и послы назвали великого князя государем!
Эти слова вызвали новую бурю...
-- Вече никово не называло?
-- Вече никогда не называло великово князя государем! Какой он нам государь!
-- Всяково князя свово мы называли господином, а не осударем!
-- Осударей у нас не бывало и не будет!
-- А что вашему князю сказывали, будто мы посылали -- и то сказывали ложно!
-- Давай сюда Захара! Где Захар?
-- Подавай сюда Назара! Мы их спросим!
Десятские бросились искать Захара и Назара. Голоса то возвышались до крику, то падали. Более степенные люди просили посла объяснить им, какая разница между "господином" и "государем".
-- Осударь -- титло.
-- Что ж такое, что титло... А? Прислушайте, господо и братие: он об осударевой титле нам скажет.
-- О какой такой титле? Знать не хотим никакой титлы!
-- Да ты допреж выслушай, да тогды и ори!
-- Я не ору...
-- Полно, слушайте, братцы!
Кое-как удалось угомонить крикунов. Они замолчали -- и все стихло. Посол заговорил:
-- Титло есть слово великое... Коли вы великаго князя осударем назвали, и то знак, что вы за нево задались, и тогда следует быть ево суду в Великом Новгороде, и тиунам ево сидеть по всем улицам, и Ярославов дворище великому князю отдать, и в суды ево не вступатца...
Опять буря -- еще сильнее прежней. Застонало вече.
-- Так вот она, титла?
-- Кака она, титла! Она не титла, а петля на шею Великому Новугороду!
-- Нашли китлу!.. К черту ее! К черту китлу!
-- Не китла, а титла!
-- Все едино! Один черт на дьяволе!
-- Захара подавайте сюда!
-- И в докончанье сказано, чтобы новогородца не судить на низу, а судить в Новегороде! Тащи сюда тех, кто ездил на них судитца!
-- Ишь китлу выдумали!.. И народец же!
Сквозь толпу с трудом протискивались десятские с бердышами. Они вели виновных.
-- Пропусти! Вечново дьяка ведут, Захара!
-- Назара пропустите, братцы, к помосту!.. Пускай ответ держат!
Бледные и трепещущие, подошли виновные к помосту. Они глянули на посадника -- тот не смел, повидимому, поднять на них глаз и глядел в землю.
-- Переветник! -- схватил загрудки вечного дьяка ближайший новгородец. -- Ты был у великово князя, ты целовал ему на наши головы крест? Сказывай!
Вечный дьяк заговорил, но слова замирали у него в горле. Он сделал над собой усилие и крикливо, точно с плачем, бросал слово за словом, размахивая руками:
-- Точно -- я был у великово князя... целовал ему крест... Но целовал в том, что служить мне великому государю...
-- Осударю! Слышите?.. Это китла!
-- Служить мне правдою и добра хотеть... Токмо не на государя моево Великий Новгород.
-- Опять китла! И на Новгород китлу накинул, переветник.
-- Ни-ни!.. Не на Новгород и не на вас, свою господу и братью...
Голос его совсем порвался. С лица крупными каплями катился пот... Он упал на колени.
-- И Назар ходил за китлой! Сказывай, Назарьище!..
Тот стоял безмолвно и только дрожал.
-- Говори! Зачем ходил?
-- Посадник...
-- Что посадник?
-- Посадник посылал...
-- А! Посадник!.. И посадник переветник!.. Продали нашу волю!
-- Не дам тебе, подлому, мясца ихово -- каркай не каркай, -- бормотал звонарь, грозя кружившемуся над площадью и каркавшему ворону и сметая метлой в одну кучу остатки тел погибших -- посадника, вечного дьяка и подвойского. -- Не дам ни волоса, не каркай...
Немного осталось этих "остатков реликвий": все прочее разнесли на сапогах да на лаптях "худые мужики-вечники"... Экое времечко!
Примечания:
76) Вид подати, в качестве военной контрибуции.