III. ПРЕДСКАЗАНИЯ КУДЕСНИЦЫ
Не успели еще гости разойтись из дома Борецкой и отправиться, по призыву вечевого колокола, на вече, как кто-то торопливо вышел из этого дома и, нахлобучив на самые глаза бобровую шапку, а также подняв меховой воротник "мятели"36, чтоб не видно было лица, скорыми шагами направился по берегу Волхова, вверх, по направлению к Ильменю. Из-за поднятого воротника мятели виднелся только конец рыжей бороды да из-под бобровой шапки выбивалась прядь рыжих волос, которую и трепал в разные стороны переменчивый ветер. Прохожий миновал таким образом весь Неревский конец, оставил за собою ближайшие городские сады и огороды, спускавшиеся к Волхову, прошел мимо кирпичных сараев и гончарен и достиг старых каменоломен, уже брошенных, где брали камень на постройку новгородских церквей, монастырей и боярских хором очень давно, еще при первых князьях, вскоре после "Перунова века"37.
Здесь берег был высокий, изрытый, со множеством глубоких пещер, из которых многие уже завалились, а другие зияли между снегом, как черные пасти.
И здесь прохожий невольно, с каким-то ужасом остановился. Ему почудилось, что точно бы под землею или в одной из пещер кто-то поет. Хотя голос был приятный, женский, почти детский, но в этом мрачном уединении он звучал чем-то страшным...
-- Чур -- чур меня! -- невольно пробормотал прохожий, крестясь испуганно и прислушиваясь.
Таинственное пение смолкло.
-- Ноли старая чадь так поет -- кудесница? С нами крест святой...
Но в эту минуту невдалеке послышался другой голос, скрипучий, старческий:
-- Ну-ну -- гуляй, гуляй... А заутра я тебя съим, -- бормотал где-то скрипучий голос.
Волосы, казалось, стали живыми и задвигались под шапкою прохожего...
Бомм!.. Раздался вдруг в городе первый удар вечевого колокола. Голос его, словно живое что-то, прокатился по воздуху и ему -- как бы что-то живое -- отвечало глухим откликом в пещерах...
-- Го-го-го! Заговорил Господин Великий Новгород! -- опять послышался тот же старческий голос. -- А коли-то смолкнет...
Точно в бреду каком прохожий двинулся вперед к каменному выступу и опять остановился. Внизу, на Волхове, у треугольной проруби, середина которой была покрыта соломой, на льду, боком, опираясь на клюку, стояла старуха и глядела в прорубь...
-- Кричи, кричи, матка, созывай пчелок... А кому-то медок достанется?
Старуха потыкала клюкой в прорубь, погрозила кому-то этой клюкой в воду...
-- Гуляй, гуляй, молодец, покуль я тебя не съела, а мальцов ни-ни! Не трогай...
Старуха оглянулась и с изумлением уставилась своими глубоко запавшими глазами в неподвижно стоявшего на берегу прохожего. Голова ее, покрытая чем-то вроде ушастого малахая, тряслась. Одежда ее, вся в разноцветных заплатах, напоминала одеяние скомороха.
Прохожий снял шапку и показал свою большую, обильную рыжими волосами голову.
-- Фу-фу-фу-фу! Русским духом запахло! -- тем же скрипучим голосом проговорила старуха. -- Опять рыжий... рудой волк...
"Рудой волк", надев шапку, хотел было спуститься с берега.
-- Стой, молодец! -- остановила его старуха. -- Дела пытаешь ци от дела лытаешь?
-- Дела пытаю, бабушка, -- отвечал рыжий. -- К твоей милости пришел.
-- Добро! Пойдем в мою могилку...
По узенькой тропинке старуха поднялась на берег и, поравнявшись с пришельцем, пытливо глянула ему в очи своими сверкавшими из глубоких впадин черными, сухими глазами. Острый подбородок ее шевелился сам собою, как будто бы он не принадлежал ее серьезному, сжавшемуся в бесчисленные складки лицу.
-- Иди за мной, да не оглядывайся, -- сказала она и повела его к ближайшей пещере, вход в которую чернелся между двух огромных камней.
Пришлец последовал за нею. Согнувшись, он вошел в темное отверстие и остановился. Старуха три раза стукнула обо что-то деревянное клюкой. Словно бы за стеной послышалось мяуканье кошки... Пришлец дрогнул и задержал дыхание, как бы боясь стука собственного сердца...
Старуха пошуршала обо что-то в темноте:
-- Отворись-раскройся, моя могилка.
Что-то скрипнуло, будто дверь... Но ничего не было видно. Вдруг пришлец ощутил прикосновение к своей руке чего-то холодного и попятился было назад.
-- Не бойся, иди... -- Старуха потянула его за руку.
Ощупывая ногами землю, он осторожно подвинулся вперед, переступил порог... Опять мяуканье...
-- Брысь-брысь, желтый глаз!
Пришлец увидел, что недалеко, как будто в углу, тлеют уголья, нисколько не освещая мрачной пещеры. Старуха бросила что-то на эти уголья, и пламя озарило на один миг подземелье. Но старуха успела: в руках ее оказалась зажженная лучина, которую она и поднесла к глиняной плошке, стоявшей на гладком большом камне среди пещеры. Светильня плошки вспыхнула, осветив все подземелье.
В один момент произошло что-то необыкновенное, страшное, от чего пришлец хотел бы тотчас же бежать, крестясь в ужасе и дрожа, но ноги отказались служить ему...
Словно бешеный замяукал и зафыркал огромный черный кот с фосфорическими желто-зелеными глазами и стал метаться из угла в угол... Какая-то большая птица, махая крыльями, задела ими по лицу обезумевшего от страха пришлеца и, сев в углубление, уставила на него свои круглые, огромные, неморгающие глаза -- глаза точно у человека, а уши торчат, как у кота, -- голова, как у ребенка, круглая, с загнутым книзу клювом, которым она щелкает, как зубами... Со всех сторон запорхали по пещере летучие мыши и задевали своими крючковатыми крыльями пришлеца за лицо, за уши, за волосы, которые едва ли не шевелились у него...
На жердях и веревках висели пучки всевозможных трав, цветов, кореньев... Меж ними висели сушеные лягушки, ящерицы, змеи... Страшный кот, вспрыгнув на одну из жердей, сердито фыркал и глядел своими ужасными, светящимися зеленым огнем глазами, как бы следя за каждым его вздохом...
А между тем извне в это страшное подземелье продолжали доноситься медленные, торжественные удары вечевого колокола. Казалось, что Новгород хоронит кого-то...
Старуха, что-то копавшаяся в углу, подошла к пришлецу и снова пытливо взглянула ему в глаза.
-- Своей волей пришел, добрый молодец?
Он испугался своего собственного голоса -- это был не его голос... И кот при этом опять замяукал.
-- А за каким помыслом пришел?
-- Судьбу свою узнать хочу.
-- Суд свой... что сужено тебе... И ейный суд?
-- И ейный тако ж, бабушка... И Марфин.
-- И Марфин?
-- Точно... какова ее судьбина?
-- Фу-фу-фу! -- закачала своею седою головой старуха. -- Высоко сокол летает -- иде-то сядет?..
Старуха подошла к страшной птице -- то была сова -- и шепнула ей что-то в ухо. Сова защелкала клювом...
-- А?.. На ково сердитуешь? На Марфу ци на Марфину сношеньку молодую?
Сова опять защелкала и уставила свои словно бы думающие глаза на огонь.
-- Для чего разбудили старика? -- обратилась вдруг старуха к пришлецу.
Тот не понял ее вопроса и молчал.
-- Вече для чево звонят? -- переспросила она вновь, прислушиваясь к протяжным ударам колокола.
-- Гонец со Пскова пригнал с вестями.
-- Знаю... Великой князь на Великой Новгород псковичей подымае и сам скоро на конь всяде...
-- Ноли правда?
-- Истинная... И ко мне гонцы пригнали с Москвы. Мои гонцы вернее ваших -- без опасных грамот ходят по аеру38...
Летучие мыши продолжали носиться по пещере, цеплялись за серые камни, пищали...
-- Ей-ей хошу.
-- Болого!.. Сымай пояс.
Тот дрожащими руками распоясал на себе широкий шерстяной пояс с разводами и пышными цветными концами.
-- Клади под леву пяту.
Тот повиновался... Опять послышалось невдалеке, словно бы за стеною, тихое, мелодическое женское пение.
-- Что это, бабушка?
-- То моя душенька играе... А топерево сыми подпояску с рубахи... В ту пору как поп тебя крестил и из купели вымал, он тебя и подпоясочкою опоясал... Сымай ее... клади под леву пяту.
Снята и шелковая малиновая подпояска и положена под левую пятку...
-- Сыми топерево хрест и положь под праву пяту.
Руки, казалось, совсем не слушались, когда пришлец расстегивал ворот рубахи и снимал с шеи крест на черном гайтане39... Но вот крест положен под правую пятку.
Неведомое пение продолжалось где-то, казалось, под землей. Явственно слышался и нежный голос, и даже слова знакомой песни о "Садко -- богатом госте":
И поехал Садко по Волхову,
А со Волхова в Ильмень-озеро,
А со Ильменя-ту во Ладожско,
А со Ладожска в Неву-реку,
А Невою-рекой в сине море...
Послышался плеск воды, а потом шепот старухи, как бы с кем-то разговаривавшей... "Ильмень, Ильмень, дай воды Волхову... Волхово, Волхово, дай воды Новугороду..."
Старуха вышла из угла, подошла к своему гостю, держа в руках красный лоскут.
-- Не гляди глазами -- слушай ушами и говори за мной...
-- Сказывай за мной, добрый молодец, слово по слову, как за попом перед причастьем.
И старуха начала нараспев причитать:
Встаю я, добер молодец, не крестясь,
Умываюсь, не молясь.
Из ворот выхожу --
На солнушко не гляжу,
Иду я, добер молодец, лесами-полями,
Неведомыми землями,
Где русково духу не слыхано,
Где живой души не видано,
Где петух не поет,
Ино сова глас подает, --
Под нози Христа метаю,
Суда свово пытаю...
церковь, допускавшая возможность езды на бесах, как на лошадях, или на ковре-самолете... Давно ли преподобный Иоанн успел слетать на бесе в Иерусалим в одну ночь?.. 40 Послышался стон филина...
-- Слышишь?
-- Слышу...
-- Топерево самая пора... пытай судьбу... Спрашивай!
-- Что будет с Великим Новгородом?
-- Какой государь?
-- Православной.
-- Так за нево стоять?
-- За тово, кто осударем станет.
-- Осударев суд.
-- А Марья будет моя?
-- Коли Новгород осударев будет, ино и Марья твоя.
-- А люб ли я ей?
-- Ноли она была у тебя?..
У вопрошающего ноги подкашивались. Он готов был упасть и силился сорвать повязку с глаз.
-- Не сымай! Не сымай! -- остановила его старуха.
Она сняла с жерди пучок каких-то сухих трав и бросила на тлевшие в углу уголья. Угли вспыхнули зеленым пламенем, и по пещере распространился удушливый, одуряющий запах. Затем старуха прошла в какое-то темное отверстие в углу пещеры и через минуту воротилась, но уже не одна: с нею вышла молоденькая девушка и остановилась в отдалении. Кот, увидав ее, спрыгнул с жерди, на которой все время сидел; распушив хвост, подошел к девушке и стал тереться у ее ног.
Тот глянул, ахнул и как сноп повалился на землю...
Примечания:
36) Мятель -- или мятль, что-то вроде полушубка.
37) То есть после принятия христианства при Владимире Святом (988 г.).
39) Гайтан -- шнурок.
40) Речь идет о событиях, описанных в "Житии святого Иоанна, архиепископа Новгородского" в главе "О великом святителе Иоанне, архиепископе Великого Новгорода, как он за одну ночь попал из Новгорода во Иерусалим-град и снова возвратился той же ночью в Великий Новгород".