I. ИЗБРАНИЕ ВЛАДЫКИ
Мягкое морозное утро 15 ноября 1470 года5.
На колокольнях новгородских церквей раздается торжественный трезвон. Под этот трезвон горожане из церквей и домов валят на Софийскую сторону, прямо через Волхов, по льду, и по "великому мосту" -- кто успевал раньше других попасть на мост.
Скоро Софийский двор с площадью около собора, и без того полные народа, окончательно запружены были колыхавшимися массами. Народ толпился и в улицах, и по всему "детинцу", но целое море голов колыхалось около собора.
У святой Софии только что кончилась служба. Двери собора, несмотря на зимнее время, были растворены настежь. В воздухе слышался запах ладана. Все головы и глаза обращены были к паперти -- ждали...
Начиная от церковных дверей, на паперти, на ступеньках соборного крыльца и около него стояли старосты "концов", сотские и десятники, поблескивая на солнце бердышами. Среди них терся слепой нищий, известный всему Новгороду Тихик блаженненький -- "Христа ради юрод" и, за неимением глаз, духом своим "провидящий вся сокровенная". Он прикасался то к тому, то к другому из старост и сотских, тряс косматою, нечесаною головой и идиотически улыбался. В руках у него была длинная палка -- посох с ручкою в виде восьмиконечного креста6, на котором висели различной величины сумки. Две большие сумы перекинуты были, посредством ремней, через плечи, крест-накрест.
Наконец, из соборных дверей вышел на паперть священник в полном облачении и с крестом в руках. За ним показалась седая голова с золотою гривною на шее. Священник осенил крестом народ на все стороны -- и тысячи рук замахали в воздухе, творя крестное знамение. От этого немого согласного движения тысяч глухой гул прошел по площади и по всему "детинцу".
-- Братие новугородьци! -- раздался с паперти скрипучий старческий голос. -- Жеребий Господень совершается! Молитеся святой Софии, да укажет перст Божий на достойного владыку.
Тысячи рук снова взметнулись, и снова глухим гулом -- немая молитва по всему "детинцу"...
-- Сыщите, братие, Тихика блаженного, -- снова раздался тот же старческий голос.
-- Тихика!.. Тишу блаженненького! -- пронесся говор в толпе.
-- Здесь Тихик, здесь блаженный...
-- Я тутотка, -- отвечал сам нищий, ощупывая посохом землю и подходя к паперти. -- Туто изгой Тишка... Подайте Христу!
И он протягивал руку, ожидая получить милостыню.
-- Чадо Тихиче! -- заговорил священник, осеняя нищего крестом. -- Сотвори знамение.
Нищий перекрестился и поднял голову, поводя слепыми глазами и как бы ища чего-то в воздухе. Священник приложил крест к его губам.
-- Гряди за мною, чадо, -- продолжал священник, -- тебе, слепорожденну, подобает налезти жребий владычен; гряди за мною.
Нищий, стуча посохом по ступенькам соборного крыльца, взошел на паперть. Священник повернулся и пошел снова внутрь храма. Слепой следовал за ним, ощупывая путь свой посохом. Все расступались перед ними.
Массы народа, заполнявшие площадь, еще более понадвинулись к собору. На лицах выражалось нетерпеливое ожидание и как бы испуг. Многие со страхом крестились и глубоко вздыхали. Казалось, все эти массы ожидали чего-то неведомого, рокового. То там, то здесь слышался сдержанный говор:
-- Тишеньку слипеньково повели владыку вынимать...
-- Слепой-ту зрячее у Бога, братцы, живет.
-- Кого-ту святая София даст нам во владыки?
-- А может, Варсонофья слепенькой вымет.
-- О, Господи и святая София, спаси град свой!
Между тем слепец, следуя за священником, прошел через весь собор и очутился у амвона7.
В церкви все усердно молились, поглядывая в то же время на царские врата, которые были открыты. В алтаре, вокруг престола, собралось высшее духовенство Новгорода. Именитые люди города, степенные посадники, бояре, житые люди8 и гости, блистая золотым платьем и дорогими мехами, а иные -- массивными золотыми гривнами, занимали весь правый придел. В левом приделе стояли женщины и молились особенно жарко, не сводя глаз с темных ликов икон и с дорогих окладов. Впереди всех их, у левого клироса, на почетном месте, стояла высокая, дородная и уже немолодая боярыня с матовой белизной смуглых полных щек и с черными широкими бровями. Черные, с большими белками глаза ее неподвижно устремлены были через царские врата на престол, на котором стояла дароносица9, покрытая богатыми воздухами10, а около нее -- три блюда, тоже прикрытые каждое малинового тафтою.
Женщина эта была -- Марфа Борецкая или Марфа-посадница. "Посадниками" и "посадницами" называли в Новгороде не только настоящих, действительных посадников и их жен, но и тех, которые когда-либо были на посаде -- равно и жены их всю жизнь назывались посадницами.
-- Дерзай, чадо! -- уже в царских вратах обратился священник к нищему.
Слепец, продолжая посохом ощупывать пол, поднялся на амвон и, сделав перед царскими вратами три земных поклона, вошел в алтарь и остановился у престола.
-- Дерзай, раб Божий Тихиче! -- продолжал священник. -- Ныне престолу Бога жива предстоиши.
Слепец еще перекрестился. Рука его дрожала.
-- Простри руку твою, -- подсказывал священник.
Слепой протянул руку. Глаза всех находившихся в соборе напряженно следили за ним. Глаза же Борецкой, казалось, пожирали дрожащую его руку.
Рука эта дотронулась до одного блюда, покрытого тафтой, -- до правого. Разнородные ощущения прошли по лицам присутствовавших в церкви.
-- Вознеси горе жребий сей, да узрят стоящий зде, -- распоряжался священник.
Нищий поднял первое блюдо над головой. К нему подошел соборный протодиакон с орарем11 на руке и, бережно взяв блюдо, возложил его себе на голову, как бы это был дискос с агнцем пасхальным12. Потом, вместе со священником, державшим в руках крест, он вышел из алтаря и направился к выходу из собора. За ними следовал тот седой боярин с золотою гривною на шее, который и прежде этого выходил на паперть. Это был посадник -- глава "Господина Великаго Новгорода". Все глаза по-прежнему напряженно следили за движениями этих трех лиц.
Выйдя на паперть, протодиакон снял с головы блюдо и подал его посаднику. Посадник снял с блюда тафту. Под тафтою оказалась свернутая дудочкою бумажка. Глава города развернул ее и прочел написанное на ней.
-- Господине Великий Новгород! -- громко произнес он, поднимая вверх бумажку. -- Смотрите -- вот жребий преподобного Варсонофия!
-- Варсонофий! Варсонофий! -- прошел говор по площади и по всему "детинцу".
-- Не быть владыкой Варсонофию -- не на него пал перст Божий.
Все заволновалось. Говор, хотя сдержанный, но могучий, как всколыхнутое бурей море, волнами ходил по всему пространству, занятому народом.
-- Отца Пимена! Пимена во владыки!
-- Не надо Пимена -- он латынец!
-- Феофила протодьякона! Феофила!
-- Пимена в прорубь! Пимен похваляется: меня-де и в Киев пошлют на ставленье... я и в Киев пойду... Латынец он... литва хохлатая.
Между тем священник, протодиакон с блюдом и посадник воротились в собор. Первые два вошли в алтарь, где у престола все еще стоял слепой Тихик.
-- Паки дерзай, раб Божий Тихиче! -- провозгласил священник.
Слепец вздрогнул, протянул руку и ощупал левое крайнее блюдо. При этом движении слепого яркая краска залила полные щеки Марфы-посадницы, не спускавшей глаз с престола.
И это блюдо протодиакон возложил себе на голову. Тем же порядком и священник с крестом, и протодиакон с блюдом на голове, и посадник вышли к народу.
Опять сняли тафту с блюда и раскрыли жребий.
-- Господине Великий Новгород! -- раздался тот же голос старого посадника. -- Вот жребий преподобного отца Пимена!
-- А... Не быть Пимену, латынцу, владыкой! Не вывезла кривая...
-- Феофил владыка! Многая лета владыке Феофилу!
-- Ай да Тиша блаженненькой! Знал, кого вымать! Исполать Тише.
Действительно, там, в храме, на престоле, остался жребий Феофила-протодиакона, и это было знамением, что Бог благословляет избрание во владыки новгородские Феофила -- а Варсонофия и Пимена отверг.
Избрание владыки свершилось. Но не было, как водилось прежде, всенародного ликования... Напротив, только немногие голоса огласили стены "детинца" и соборную площадь шумными восклицаниями в честь и во здравие новому владыке. Мало того, дело кончилось тут же, у святой Софии, свалкой, во время которой у кричавших "слава" и "многая лета" были поразбиты носы до крови и перещупаны ребра. А когда толпы повалили с Софийской стороны на торговую, то "кончане" и "уличане" с Славенскаго и Плотницкаго концов да некоторые из пригорожан, большею частью "худые мужики-вечники"13, обрушились на "житых людей" из Людина и Неревскаго концов, шибко их помяли, а некоторых с мосту прямо пошвыряли на реку, на лед. "Худые мужики-вечники" кричали искренне, хотя и не о себе, а то, что хотели от них (те же Борецкие), чтобы они -- кричали... Что избранием во владыки не Пимена, а Феофила богатые люди (как будто не были таковыми сами Борецкие) готовятся продать Новгород в московскую кабалу, где "козам рога правят" и "слезам не верют"... Что зажмет Москва Новгород в "ежовы рукавицы да согнет в три погибели", как она уже согнула княжество Тверское и иные... Что можно, коли уж шибко начнет наседать, и с Литвою побрататься, чтоб она, Москва, "растак ее да переэдак -- знала, что Господин Великий Новгород ни кречету, ни соколу, а тем паче татарскому улуснику -- гнезда своего, святой Софии, в обиду не даст"14.
Когда Марфа выходила из собора, окруженная сторонниками, и горстями бросала "резаны"15, "куны" и "мордки" в толпы ее почитателей, "мужиков-вечников", лицо ее вспыхивало багровыми пятнами, а глаза метали искры. Народ провожал ее криками радости, а у нее сердце щемило досадой.
Как бы то ни было, но проглотила она обиду судьбы -- и из собора же пригласила и высшее духовенство, и посадника, и тысяцкого, и других знатных людей к себе на пир, чтобы духовное торжество завершить приличным случаю плотским радованием.
Вместе с прочими Марфа пригласила на пир и слепого нищего, блаженного Тихика, и, невзирая на его лохмотья и нищенские сумы, болтавшиеся на нем, посадила его на почетное место.
В числе ее гостей был один, привлекавший к себе общее внимание. Это был невысокенький, сухенький старичок с уже льняной бородою и тем более необыкновенно в его годы живыми глазами. Но одет он был в грубое монашеское одеяние, и именно что -- монахом, человеком не от мира сего, оставался он среди шумных гостей: нездешняя, за пределами видимого, глядела в молодых глазах его какая-то особенная мысль...
Хотя все вокруг него -- говорило, улыбалось, кланялось; возглашая и из Священного Писания, и, целыми цитатами, -- из пророка Исаии16, из "Слова" Даниила Заточника17 и из "Вопросов" Кирика18 -- льстило радушной хозяйке: все вокруг говорили о славе "Господина Великаго Новгорода", о его управлении, о разных "пятинах" новгородской земли19, о торговле с амбурскими и аглицкими немцами20, о том, что у Спаса на Хутыни сами собой звонили колокола, а на Федоровой улице с ветвей малых топольцев капали слезы... Но этот гость, казалось, не принимал ни в чем участия и молчал, тихо перебирая четки.
Этот молчаливый старичок был знаменитый подвижник Соловецкой обители -- преподобный Зосима21. Печать необыкновенно аскетической энергии лежит на всей жизни этого необыкновенного человека. Родившись в пределах вольной новгородской земли, он еще с юных лет почувствовал в себе недовольство той жизнью -- жизнью мелочных целей и желаний, которая окружала его. Его пламенная душа искала подвигов, жаждала идеала -- и этот идеал воплотился у него в отшельничестве, в борьбе с дьяволом, который, казалось ему, господствовал над миром. Глубоко поэтический, он любил природу -- любил слушать "говор древесных листов", чувствовать "трав прозябанье", прислушиваться к лепетанью горного ручья, к прибоям сердитых волн родного озера -- Ладожского, которое в бурю клокотало и пенилось в скалах Валаама. Только с природой он чувствовал свою духовную связь, только среди безмолвной, но для него говорливой природы он любил -- любил эту недосягаемую даль синего неба, эти летучие облака, суровую зелень северного леса -- и молился, стараясь забиться подальше от людей. Сначала он молился и "трудился" на Валааме, но этот труд показался ему ничтожным; он искал более суровых подвигов и, прослышав, что отшельники Савватий22 и Герман нашли недоступный для людей остров где-то у полуночного моря, перебрался и сам туда. Это было в 1430 году. На этом далеком острове они и основали христианскую обитель, самую северную в мире и самую суровую. Кругом небо да море -- и то и другое без конца-краю...
и суровой стране, а между тем слава отшельников росла, имя Зосимы разносилось по всем концам новгородской земли. Зосима перенес мощи Савватия с Ваги на остров, и толпы поклонников из далеких мест потянулись к новой святыне, на неведомый "оток моря", где, по слухам, "чудище неизглаголанно, хотяще потопити остров и вся сущая на нем", и только молитвами преподобнаго Зосимы исчезал под водою "оный зверь гороподобный".
Но слава человеческая всегда рождает зависть мелких людей. Позавидовали многие новгородцы и преподобному Зосиме с его обителью, которая с каждым годом возрастала числом иноков, а вместе с тем и богатела. Новгородские рыбники-стяжатели помыслили оттягать у отшельников рыбные ловли, и вот преподобный Зосима и явился в Новгород отстаивать свои права на остров.
-- На ките, родимая, сказывают, угодничек-от приплыл с киян-моря, с самово острова Буяна, -- рассуждали новгородские бабы, видевшие Зосиму в числе гостей Mарфы-посадницы.
-- На ките! Матушки, вот страстобушка!.. И он ево, угодничка, не сглотнул -- кит-от?
-- Так вот он каков живет, этот угодничек, Зосима, дивыньки. А исть он одну просвирку в неделю -- такой постник!
-- И-и!.. Что ж и на пиру-ти у Марфы, у посадници, он, угодничек, ничево исть не будет?
-- Ничевошеньки, родимушка, ни синь пороха... Просвирочку, може, махоньку либо причастьица святово ложечку, вот и все: они вить, святые угоднички, только просвиркою да причастьицем святым и живут.
-- То-то святость-то -- не легко ее сподобиться!
Впервые -- отдельным изд.: Господин Великий Новгород. Исторический роман. Спб., 1882.
Печатается по изд.: Мордовцев Д. Л. Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов: В 33 т. Т. 4. Кн. 8. Спб., 1914.
5) Автор сознательно вводит анахронизм, так как современное летосчисление от Рождества Христова было принято на Руси только в 1700 г. До этого же вели счет "от сотворения мира". Тогда это -- "... утро 15 ноября 6978 года".
6) Восьмиконечный крест -- бывший в Русской православной церкви до реформ Никона. На традиционном для всех христиан четырехконечном кресте еще две перекладины: вверху с титлами ("винами" распятого Христа), внизу перекладина-подножие -- символ "Мерила праведного", весов Суда Божьего, указующего на два возможных пути, рая и ада, для каждого.
8) Относящиеся к городским зажиточным сословиям, а также несущие службу при дворе князя или посадника.
9) Дароносица -- сосуд в виде ковчега, служащий для хранения и переноса причастного хлеба, святых даров.
10) Воздух -- пелена для покрытия в церкви сосудов со святыми дарами.
11) Орарь -- то же, что и орарий, принадлежность дьяконского облачения: широкая лента с крестами, которую дьякон во время службы носит на левом плече.
которой происходит чтение грамоты.
13) Так в Новгороде называли крестьян-тяглецов (тягло -- подать), они принадлежали к "худому" (низшему) сословию, но имели право "судить-рядить" на вече вместе со всеми.
14) Известны две Софии, принявшие за исповедание гонимого в первые века христианства мученический конец: одна была обезглавлена в Египте, другую в Риме "казнили горем" -- на ее глазах убили дочерей (Веру, Надежду, Любовь), после чего она умерла сама... Но в Византии и в древней Руси "софийские" иконы и храмы посвящались не этим святым, а "Софии премудрости Божией". То есть одно из Божеских благоволений было возведено в ипостасную святость, что особенно видно на новгородском варианте одноименной иконы. Здесь образ Христа -- это и предвечный, в золотом диске, младенец (рожденное Слово), и образ Спасителя, каким Он явился нам, и, наконец. Он -- в центре иконы в виде "ангела великого совета" держит жезл и свиток... Новгородцы посвятили "Софии" храм первыми на Руси (возвели его в 989 г., из дуба, "о тринадцати верхах"). Да и тот, что украшает город поныне, Софийский собор, построили лишь на несколько лет позже "Софии киевской" (храма в Киеве). В сознании новгородцев образ "Софии премудрости Божией" был единосущным с образом их родины. Недаром в летописях Новгород имеет второе название -- Святая София -- а ее жителей звали софиянами.
15) Монеты из серебра, обрезанные в соответствии "с курсом"; "куна" -- мелкая денежная и платежно-торговая единица, в 14 в. равнялась 1/50 гривны; "мордки" и "ушки" (белок) -- разменные "деньги-меха", еще меньшего достоинства, чем куны.
16) Из пророчеств о гибели Иудейского царства, за которые предсказатель был убит.
"Слова" склонен к нарочитой сниженности стиля, пародирует даже Священное Писание, переделывает цитаты из псалмов; проступают юмор и балагурство скоморохов.
18) Речь идет о сочинении религиозного характера 12 в. -- "Впрошания Кирика-новгородца", созданного в форме вопросов, которые автор задавал тогдашнему архиепископу Новгорода Нифонту.
20) Русские всех европейцев германского происхождения звали немцами; здесь: гамбургские немцы и англичане.
21) Первый настоятель Соловецкого монастыря; в 1478 году был причислен к лику святых.