VIII. НАКАНУНЕ ПЫТКИ
Прошло семь месяцев со дня смерти старца Кирилла.
Вот уже семь месяцев, как он лежит в Александро-Невском кладбище под скромным черным крестом. Над могилой его летают голуби, а весной опять загалдят грачи "черноризцы", которых он так любил при жизни, и в кустах бузины защелкает соловей; но уже некому будет огородить его гнездышко от хищных монастырских котов...
А тот, кто свел его в могилу, архимандрит Александр, что он?
Он теперь уже не архимандрит и не Александр, а простой колодник, Алексей Пахомов.
Сегодня только, 8-го января 1720 года, его расстригли по распоряжению митрополита Стефана Яворского;10 инока Александра "обнажили от ангельского чина" и возвратили его в прежнее мирское состояние с именем Алексея.
Он еще и теперь дрожит, чувствуя, переживая тот унизительный момент церковного обряда, когда с него снимали иноческое одеяние, расстригли... Он расстрига... А завтра розыск... пытка... Монахов не пытают; а его расстригли, чтобы пытать...
Все на него показали согласно показаниям Кирилла, и свиточник Степан, и Тихон иеромонах, и все другие монахи, привезенные из монастыря в тайную канцелярию; все его уличили, а он настойчиво отпирался... Теперь его завтра возьмут в застенок...
-- О, моя Павочка! Пава моя! -- тихо прошептал он. -- Для тебя одной крепился, думал, увидимся...
Он подошел к железной двери своего каземата и постучал. Глухо отозвался этот стук в коридоре. В окошечко выглянул часовой с ружьем.
-- Чево тебе? -- спросил он сердито, заспанным голосом.
-- Доложи смотрителю, чтобы он принес мне бумаги, перо и чернил,-- сказал арестант.
Часовой ушел. Арестант упал на колени и стал молиться... "Боже! Вразуми!" -- шептал он.
Скоро тяжелый замок завизжал, дверь заскрипела на заржавленных петлях, и в каземат вошел смотритель. В руках у него были письменные принадлежности.
-- Сознание писать хочешь в проступках?-- спросил он.
-- Сознание,-- отвечал арестант.
-- Добро... давно бы пора повиниться его царскому величеству.
-- И я винюсь,-- был ответ.
Положив все принесенное на столик, у слабо мигающего ночника, смотритель удалился.
Арестант опять остался один. Он присел на лавку у столика и спустил свою черную седеющую голову на руки. По вздрагиванию плеч можно было заключить, что он плакал.
В этом одиночном заключении в тюремной тишине, накануне пыток, он в несколько часов пережил всю свою жизнь.
-- Девынька моя! Павочка! Пава тихая! -- прошептал он, всхлипывая.
И ему вспомнились счастливейшие дни в его жизни.
Это было в 1714 году, в Москве. Был он тогда еще простым монахом, и звали его старцем Алексеем лампадочником, потому что он находился тогда в Чудовом монастыре и состоял при должности у лампад при мощах чудотворца Алексея митрополита.
Припомнил он, что в Москве называли его тогда "святым человеком", "постником", "нищим". Говорили, что у него есть образ Богородицы из самого Иерусалима.
Много народу ходило к нему в убогую келью поклониться образу Богородицы...
Что ж из того, что она была не из Иерусалима, а писана в Москве? Люди усердно молились ей, и молитва утешала и спасала их. А он, Алексей, читал им "Достойно есть", поучал о спасении души...
11, Иван Богомолов, и с ним пришла его молоденькая, белокуренькая дочка Павла, или "Павочка белая", как называл ее отец, души в ней не чаявший. Говорил он, Алексей, им о спасении души, о будущей жизни, о подвигах святых угодников...
Благоговейно слушала его повествования беленькая Павочка, а из хорошеньких, детских глазок ее текли слезы умиления...
И как горячо целовала она его руку при прощаньи!
-- Приходи к нам на Верх, во дворец,-- умоляла она его,-- о тебе слышала и царевна Марья Алексеевна, она послушает тебя, она так любит все божественное. Приходи же!..
И он стал бывать во дворце, у царевны Марьи Алексеевны... святой жизни девица!.. И Павочка беленькая всегда была при ней: как куколку она ее наряжала и баловала, ветру на нее не давала дохнуть!
И горячо, святою любовью полюбил он эту чистую, невинную отроковицу, которая и к нему привязалась всем сердцем, и непорочная душа ее отшатнулась от всего мирского...
-- Батюшка! Хочу постричься в ангельский чин,-- начала она потом приставать к отцу,-- отпусти меня в монастырь!
Как ни отговаривали ее от этого и отец, и царевна, которая и жениха ей хорошего нашла из государевых сокольников, ничто не помогало. "Хочу ангельского чину!-- твердила она, целуя руки царевны. -- Хочу служить Богу, как Алексей лампадчик служит".
И он же, Алексей, за это пострадал. Сокольничий, по злобе за то, что за него не хотела выйти замуж беленькая Павочка, сделал донос на Алексея, будто бы он раскольник и что будто бы царевнину любимицу, отроковицу Павлу, в раскол сманивает.
И вот, по этому доносу, Алексея взяли в тиунскую избу судить, а то и ноздри рвать.
Павочка в слезы, чуть глаз не выплакала. Жаль ее стало царевне Марье Алексеевне. Чтобы утешить свою любимицу, царевна выхлопотала у Стефана Яворского освобождение Алексея от суда и от рвания ноздрей.
И отправили тогда Алексея в Никольский монастырь, что на Перерве, а Павочка с горя постриглась в Новодевичьем.
В монастыре Алексея посвятили в дьяконы, а Павочка потом выплакала у царевны, чтобы посвятили его в попы.
Вот он уже и не Алексей, а Александр, иерей Бога живого.
Но в сердце у него давно жила мысль основать свой собственный монастырь и быть в нем игуменом, а потом, при посредстве царевны Марьи Алексеевны, выхлопотать основание другой обители, женской, чтобы там игуменью поставить Павочку.
Вспомнил он, как для достижения этой заветной цели он отправился в Петербург, как жил там у знакомого еще по Москве дьяка Климонтова, как они спорили с ним о богопротивной "табун-траве", которую Климонтов "бесстыдно" нюхал, о богомерзком парике, который носил все тот же Климонтов, подражая моде; до слез спорил с ним о постах...
-- Не то ныне время, чтобы новые монастыри заводить,-- сказала царица Екатерина Алексеевна, когда до ее рук дошло о том ходатайство инока Александра. -- В нынешнее время и старых монастырей много,-- сказала и царица Прасковья Федоровна, когда до нее дошло то же ходатайство инока Александра.
Но вот, через ту же благодетельницу, по слезной просьбе Павочки, он получил игуменство в Александро-Свирском монастыре на место архимандрита Кирилла. Павочку тоже перевели в ближайший монастырь... Молоденькая Павочка надеется скоро быть игуменьей...
А он... он колодник... Его завтра пытать будут, бить кнутом, поднимать на виску, водить босыми ногами по железным спицам...
-- Нет, не видать мне ее больше!
Арестант встал и выпрямился. В глазах у него явилась решимость и опять засветился тот недобрый огонек, который еще Толстым замечен был в тайной канцелярии, когда он в первый раз допрашивал упрямого архимандрита.
-- Ну, была не была! -- с силой сказал он. -- Все отпою! Либо за меня встанут все архиереи, либо... Один конец!
Он сел к столику, перекрестился, взял перо и твердою рукою вывел на бумаге следующее:
"Александрова монастыря Свирского аз, архимандрит Александр, написал сие писание своею рукою".
Всю ночь потом не поднимал он головы от бумаги, все писал и писал.
Примечания:
10 Стефан Яворский (в миру Симеон; 1658--1722) -- закончил Киево-Могилянскую академию; в 1684 г., "чтобы получить доступ в католические школы и продолжить образование", принял католичество под именем Станислава Симона. Учился в высших католических школах Львова и Люблина, Познани и Вильно. В 1687 г. вернулся в Киев, принес покаяние в своем отречении от православной церкви и постригся в монахи. Преподавал в Киево-Могилянской академии, был ближайшим помощником киевского митрополита в сношениях с московским правительством. В Москве его заметил Петр I и в 1700 г., после смерти патриарха Адриана, назначил местоблюстителем патриаршего престола. Петра привлекала западная ученость Яворского и свобода от традиций старой московской партии. Приверженцы старины видели в Яворском "латинца" и "еретика". Иерусалимский патриарх тоже обличал Яворского в ереси. Но Петр I этим не смущался, так как уже замыслил вообще уничтожить патриаршество, и даже Яворский в его глазах оказался приверженцем старины с католическими симпатиями в противоположность петровским, протестантским.
на заседания не являлся и бумаг не подписывал. Петр, очевидно, назначил его, чтобы придать хоть какую-нибудь санкцию новому управлению. Яворский находился под следствием, и только смерть его развязала затягивающиеся узлы.
11 Мария Алексеевна