IX. В КАБИНЕТЕ
11-го января 1720 года царь Петр Алексеевич занимался в своем кабинете: он торопился дописать с вечера начатый указ о "новомонерной стройке" судов и о том, что тех судопромышленников, которые будут плавать в "старомонерных" судах, в лодьях и кочах, особенно же с ненавистными ему "скобками", он велит наказывать нещадно кнутом и ссылать в каторгу.
Когда он кончил писанье, то глаза его упали на лежавший в стороне крупно исписанный лист бумаги. Он взял этот лист.
-- А! Из тайной,-- сказал он вслух,-- какого еще зверя затравил Петр Андреич? Чай, опять меня клянут за новшества. О, Москва, Москва! В печенках ты у меня сидишь, выпь болотная!
Он стал читать вслух:
"Александрова монастыря Свирского, аз, архимандрит Александр, написал сие писание своею рукою.
Не праздновал святой великомученице Екатерине, такожде и молебна не пел в день тезоименитства царицы Екатерины Алексеевны сицевые ради вины: ради их царского величества незаконного брака..."
-- А, мракобесы! Меня учить вздумали!
Глаза царя сверкали гневом. Он хотел было изорвать в клочки бумагу, но остановился.
-- Ну, что он там дальше плетет?
"Восхотел его царское величество венчаться с нею и не взял на сие от первого архиерея благословения, и еже восхоте, то и сотвори царскою своею властию, никому ему о сем возбраняющем: вшед в Божию церковь, его царское величество с нею обвенчался".
-- Да, тебя, пустосвята, не спросился,-- презрительно улыбнулся Петр.
"А ежели бы о сицевом браце ведомо было первому архиерею,-- продолжал он читать дальше,-- такожде и прочим архиереям и всему священному собору, то бы никогда таковому браку соизволили быти во святой Божией церкви венчанну: в сем его царское величество насилие сотворил немалое святой соборной и апостольской церкви великороссистей. Еще же к сему и духовное сродство имать его царское величество с нею, царицею: понеже во крещении ея, царицы Екатерины Алексеевны, крестною матерью была благородная государыня и великая княжна Наталия Алексеевна, и ему, царскому величеству, по духовному сродству имать быти царица Екатерина Алексеевна племянница. А духовное сродство во святой соборной и апостольской церкви Божией предпочитается паче плотского".
-- А! Каково ловко подвел: я на племяннице женился! -- Государь рассмеялся.
В это время послышался шорох женского шелкового платья, который заставил царя оглянуться. В дверях стояла царица Екатерина Алексеевна.
-- Ты чему смеешься, государь? -- с улыбкой спросила она.
-- Я не смеюсь, матушка, а плачу,-- отвечал Петр Алексеевич. -- И как мне не плакать, Катюша? Меня с тобой разводить хотят.
-- Как разводить?-- удивилась государыня.
-- Да так! Ты мне не жена, а племянница... Ты, чаю, помнишь, как тебя крестили в русскую веру.
-- Помню, государь: я была уже девка на возрасте.
-- То-то. А кто была твоя крестная мать?
-- Наталия Алексеевна царевна, я и по сих мест называю ее крестной.
-- А она моя родная сестра, знаешь это?
нельзя... Уразумела?
-- Уразумела, государь.
-- Ну, вот и все: нас с тобою, значит, разведут, тебя в монастырь посадят и постригут, а я женюсь на третьей, такую красавицу подцеплю, что любо! Ну, и прощай моя Катюша! Видишь это? -- государь ударил рукою по бумаге, и лицо его разом приняло суровое выражение.
-- Что это? -- спросила царица.
-- Вот слушай: "И о сицевом незаконном браце,-- продолжал государь читать громко показание нашего колодника,-- незаконном браце их царского величества вся святая соборная и апостольская церковь великороссийская скорбит и слезит доднесь. И о сицевых случаях их царского величества и аз убогий архимандрит Александр ревностию подвитохся за сицевое насилие святой Божией церкви, ими царского величества сотворенное, сотворил такоже, яко изъявил писанием сим: о торжестве тезоименитства, и все то за незаконное бракосочетание..." Тебя царицей не признают пустосвяты! А! До чего дошли долгогривые! Так я же им покажу! Я венчаю тебя на царство! В самой Москве венчаю! Все это беззубая Москва мутит, болото стоячее и гнилое!
-- Государь! Успокойся, ради Бога, гнев вредит твоему здоровью,-- старалась утешить его гнев государыня.
-- Что там еще он вякает?-- сказал Петр, возвращаясь к бумаге. -- А вот: "Еще же к сему его царское величество,-- читал он дальше,-- в противность творит против святой восточной и апостольской греческой церкви: которые от нее определенные святые посты ("А! -- про посты!") прияла святая соборная и апостольская церковь всероссийская и хранит Божиею благодатиею даже до сего времени, яко же прежде бывшие российские князи и киевские, такожде и великороссийские московские великие князья и благочестивые великие государи цари и великие князи хранители даже и до сего его царского величества царствования, но ныне его царское величество взял обычай от падшего западного костела римского, который отринут от святые восточныя церкви и яко же гнилый уд (государь сердито ударил по бумаге: "Гнилый уд! гнилой запад!-- а Москва, вишь, не гнилая! -- болото затхлое! стоячее!" -- говорил он нервно) -- гнилый уд отсечен от соединения за многие догматы противные, во свой западный костел им внесенные, которые со святою восточною греческою церквою несогласующие; и ныне его царское величество приял обычай того западного отпадшего костела римского: во все святые посты и во все лето в среды и пятки разрешает и другим всем повелевает творити такожде, яже и творят мнози от его царского синклита, и от прочих христиан мнози, на их смотря, творят, ядят потому же мясо во святые посты, якоже западный отпадший костел римский повелевает творити тако, от него же его царское величество сей обычай восприял, противность творя святой восточной церкви..." Да, вся беда в мясе, а рыбой и капустой да луком объедаться, это святое дело! Ханжи! -- с грустью говорил государь.
И он читал дальше:
-- "Такожде его царское величество того западного костела приял и прочие обычаи..." Так!-- прервал он сам себя,-- все Запад! Все в нем гнилое и негодное... Да у этого Запада, мню я, мы повинны учиться не сто и не двести лет, да и то не досягнуть нам до той версты, до которой дойдено на Западе... Дай только Бог, чтобы мои наследники не забывали мою заповедь: учиться и учиться у Запада, как я учился у него и с топором, и с пилой, и с астролябией, и с анатомией... Токмо мне-то теперь уж поздно учиться,-- с грустью добавил он и продолжал чтение: -- "Приял от Запада и прочие обычаи, брадобритие и власы на главах своих носят накладные, яко некую мерзость, и якоже сатыри дивии, тако входят в храм Господень бесстудно и без страха Божия. Еще к сему повелел его царское величество богомерзкую проклятую табун-траву продавать по градам, которую сам и весь его синклит употребляет".
-- А, табак по-московски же табун-трава; а почему "табун", не ведаю,-- отвечал государь. -- "И в такое бесстудие пришли,-- продолжал он,-- не точию, что в домах и в канцеляриях и на путех, но и в церквах Божиих употребляют бесстудно и без страха Божия, якоже аз сам видел светлейшего князя Меншикова в церкви Божией бесстудно употребляюща сию богомерзкую табун-траву проклятую и якоже некоей святыни причащаяся. Не устыдеся лица Божия!"
Слушая эту проповедь невежества, царица только улыбалась, но Петр читал все это с крайним негодованием: он сознавал, что за этим изувером стоит вся московская Русь с ее табунною самобытностью, и что нужны века для очеловечения общества с такими верованиями.
И гениальный Преобразователь был прав: если б он теперь встал из гроба, то к ужасу своему увидел бы, что "проклятая богомерзкая табун-трава" и доселе осталась у нас в большой силе...
Но государь продолжал читать с негодованием и презрением:
"Такожде второго бесстудника видел -- Алексея Петровича Салтыкова сына его, в олтарь вшедшего во время святыя божественный литургии, егда речет иерей, держа в руках Пречестныя Тайны: "Всегда ныне и присно и во веки веков",-- и относит на жертвенник, тогда сей бесстудник взял из кармана табакерку у самого престола Божия и учал употреблять ту богомерзкую проклятую табун-траву..."
-- Бедный табак! -- невольно рассмеялась царица. -- И проклятый, и богомерзкий... Бедная трава!
-- Да, поди ж ты с ними,-- согласился государь,-- и вот сии ханжи сеют ропот в народе, мутят умы в государстве... Но посмотрим, что он дальше плетет. Вот: "И такое бесстудие показал сей бесстудник и дерзновение, аки бы некоторой неверный второй бусурман. Такожде его царское величество ("ну, опять меня!") и прочие обычаи того западного отпадшего костела восприял от главы и до ног, которые и видятся, и сего ради святая соборная и апостольская церковь и все благочестивии и вернии христиане яве и тай соболезнуют и плачут и скорбят о сицевых начинающихся и делающихся беззакониях в Великороссии, с ними же и аз, писавый сие писание, со всеми любящими святыя восточныя церкви догматы и обычаи и предания святых апостол и святых отец соболезную. И сего ради написал сицево писание в исправление, да некогда, пришед в себя, его царское величество о сицевых деющихся противностях против восточныя святыя греческия церкви, исправится. Архимандрит Александр". Каково! "Пришед в себя"! Точно я вне себя, обезумел... Каковы учители! Это меня-то учат, и кто же! Какой-то лампадчик, всю жизнь деревянное масло в лампадки подливал и это же масло крал, и он меня учит, исправляет... Тебя не признает моею женой: все суют нос в мои семейные дела, не велят мне одеваться, как я хочу, как мне удобнее... Поделали себя судьями своего царя, бесчестят его, советуют, чтоб он "пришел в себя", грозят...
В эту минуту в кабинет вбежала прелестная девочка лет десяти и бросилась к государю.
-- Здравствуй, государь батюшка! С добрым утром!-- щебетала она.
-- Ах, какой ты большой! Точно коломенская верста!-- капризно говорила девочка. -- Когда я вырасту такая большая, что сама буду доставать целовать тебя в губы!
И государь, и государыня весело рассмеялись.
Девочка эта была царевна Елисавета Петровна, будущая императрица.