III. АРХИМАНДРИТ НА ЦЕПИ
Прошла зима. С весною отец Кирилл ожил, потому что с прилетом птиц, грачей, ласточек, соловьев и прочих певчих "дурачков" он всею душой отдался расцветающей природе и уходу за птичьими гнездами. Грачей он особенно любил и называл "божьими черноризцами", и как бы они ни галдели -- это не надоедало старику.
-- Вона! Как черноризцы-то Бога славословят,-- часто говаривал старик, с любовью поглядывая на черные комья, торчавшие на высоких деревьях, на грачовые гнезда. -- А умен шельмец черноризец, у! Умен! Вот как высоко келью себе ставит: ни один кот-разбойник к нему не доберется, ни-ни!
-- И сорока-вещунья умна, тоже высоко вьет гнездо, да еще с покрышкой: и дождем деток не промочит, да и коршун-вор сквозь покрышку до птенцов не доберется... А иволга, поди, всех умнее: повесит капчушек на тоненькой гилочке, доставай его! А вот соловушки, так те дурачки, маленькие: у самой земли, в кусточке, гнездышко вьет, ну, кот-лакомка и заберется... А я, старый, на что? Не допущу, ни-ни! Коли честную братию, монахов, мне блюсти не приходилось, так соблюду воробушка, ласточку -- вот моя братия... Смешно сказать: "воробьиный настоятель", "сорочий архимандрит"!..
Подошел, наконец, и Петров день, тезоименитство самого государя Петра Алексеевича.
Архимандрит Александр опять запретил торжественное служение, ни за царя не молились, ни братии за трапезой не было "утешения".
Страшное подозрение старика превратилось в уверенность: архимандрит ясно показывает, что он знать не хочет царя, не признает его... А давно ли были ужасные истязания и казни людей за то только, что их подозревали в сочувствии к царевичу Алексею?..
Надо спасаться из этого ужасного монастыря, надо бежать тайно. Но как? В последнее время за стариком, видимо, стали наблюдать по распоряжению архимандрита. Пойдет ли он в лес молиться и радоваться с природой или навещать и свидетельствовать знакомые птичьи гнезда, а уж из-за какого-нибудь дерева или куста высовывается скуфья какого-нибудь послушника или страдника: ясно, за стариком шпионят.
Надо было обдумать способ побега. И старик надумал вот что.
Любимым его духовным сыном был знакомый нам монастырский "свиточник", белец Степан Артемьев. Старик и открыл ему свое намерение бежать из монастыря, да притом просил и помочь.
-- Твоя келья, Степанушко, крайняя к выходу,-- говорил Кирилл,-- коли бы ты пустил меня с моими манатками, с узелком, к себе в келейку на ночь, я бы с Божьей помощью и утек.
-- Что ж, отец святой, располагай мною и моей келейкой,-- отвечал "свиточник",-- я рад служить моему отцу духовному.
-- Добро, сынок, спасибо... Я не забуду молиться за тебя.
-- Когда ж ты думаешь уйти?
-- Да хоть бы и ноне ночью: ночь будет темная, а дорогу до Новгорода я и ощупью найду.
-- Ладно. Так я под вечер и зайду к тебе за манатками.
Настал вечер. Все монахи и послушники были по кельям. Свиточник тихонько пробрался в келью Кирилла, захватил его дорожный скарб и посох и понес к себе.
-- Ты куда это, Степан?-- вдруг раздался у него за спиной знакомый голос.
Свиточник так и замер на месте: голос принадлежал монастырскому келарю, хитрому наушнику архимандрита.
Свиточник выпустил из рук узелок и стоял как к казни приговоренный: он знал, что такое архимандричьи плети и цепи.
Келарь подошел и стал развязывать узелок.
-- Ба-ба-ба! Да тут все пожитки старой лисы, "сорочьего игумена", и посох его... Ты что ж, Степушка, воровством стал заниматься? -- спросил келарь.
-- Нет, я не воровал,-- оправдывался свиточник.
-- А это что ж? Само к тебе бежало?
-- Нет... Мне дал отец Кирилл.
-- Что ж? Подарил?
Пойманный с поличным не мог дольше запираться.
-- Ну, веди меня к отцу архимандриту, во всем ему сознаюсь,-- сказал он покорно.
Они вместе пошли к настоятелю. Александр в это время занимался выкладками на счетах.
Войдя в келью архимандрита, свиточник повалился в землю.
-- Прости, отец игумен, не своей волей согрешил, а по указу отца духовного,-- сказал он, стоя на коленях.
-- В чем же твой грех? -- спросил архимандрит.
-- Отец Кирилл уйти из монастыря умыслил.
-- Как! Этот старый черт "воробьиный игумен"! -- вспыхнул архимандрит.
-- Он, владыко... И велел это мне свои манатки вынести...
-- А! Так вот оно что! И ты послушался?
-- Как же, владыко, не послушаться? Он мой отец духовный.
-- А если б он велел тебе зарезать меня? Ты бы тоже послушался?
-- Наказать-то я сумею, ты не учи меня; а вот старую лису поучить надо! Нну!
И архимандрит в бешенстве вышел из своей кельи. За ним шли келарь и свиточник.
-- Ты куда это, отец, собрался уходить? -- спросил Александр, входя нечаянно в келью старика, который в это время стоял на коленях и молился. -- Уж не к святым ли местам?
Старик встал с колен и тревожно смотрел на гневного настоятеля, не в силах будучи сразу сообразить, что случилось.
-- На кого ж ты нас, сирот твоих, покидаешь? -- с злобной улыбкой допрашивал архимандрит. -- На кого и сирот галок да сорок покидаешь? А?
-- Хотел я идтить в Новгород,-- отвечал, наконец, старик.
-- А, в Новгород... А ради какого промыслу?
-- Долгов своих выбирать.
-- Долгов... Вишь богач какой!.. Что, разве монастырскую казну в рост давал?
Старик молчал. Он понял, что архимандрит все знает, напрасно было бы увертываться.
-- Добро! Я покажу тебе Новгород... Эй,-- оборотился Александр к стоявшему позади келарю,-- позвать сюда двух келейников с плетьми.
Келарь вышел и скоро воротился с двумя дюжими молодцами.
-- Раздеть его! -- приказал архимандрит.
Несчастного старика раздели и положили на пол.
"сорочьего игумена" за ноги,-- командовал настоятель.
Все было сделано, как он приказывал, тем более что старик не сопротивлялся.
-- А вы, молодцы, катайте в две плети, да жарче! Послышались удары плетей. Старик молчал.
-- Жарче! Жарче! Вот так, так! А! Это тебе за то, чтоб не бегал из монастыря! Что, доносить на меня вздумал? Так вот же тебе!
Когда кончилось варварское истязание, несчастного подняли, потому что сам он не в силах был подняться.
Старик молчал. По лицу его катились слезы, слезы стыда и глубочайшего унижения: ведь он раньше своего мучителя был настоятелем этого монастыря.
-- Теперь не убежишь... На цепь его! В тюремную келью!
И бывшего архимандрита посадили на цепь, точно собаку...