XII. КРАСНОЕ ЯИЧКО
Пасха в 1788 году приходилась на 16 апреля. Это подтверждает и Храповицкий. В его "Дневнике" под 16 апреля записано:
"День Светлого Христова Воскресения. Подносил, вместо генерал-прокурора, вазы с фарфоровыми яйцами" {"Дневник Храповицкого", стр. 75. (Авт.).}.
Фарфоровые яйца, которые поднес Храповицкий императрице,-- это для христосованья ее с придворными.
Государыне с вечера несколько нездоровилось, и потому большой выход в Светлое Воскресенье назначен был попозже, в 12 часов. До выхода же государыня оставалась в кабинете и занималась делами.
-- Это мое лекарство,-- сказала она Храповицкому, с помощью Захара расставлявшему вазы с яйцами, указывая на кипу пакетов, лежавших на ее письменном столе.
-- Хорошо лекарство,-- проворчал про себя Захар.
-- Ты что, старый воркун?-- улыбнулась императрица.
-- Не бережете вы себя, вот что!
-- Как не берегу?
-- А так, все бумаги да бумаги: и день и ночь читаете и пишете... Иной бы хоть для Светлого Христова Воскресенья постыдился с бумагами-то возжаться, а у тебя вон что наложено на столе!
Императрица улыбнулась: она знала привычки старого слуги постоянно ворчать для ее же пользы.
-- А как же быть-то, Захарушка?-- оправдывалась она. -- Всякий хозяин должен свое хозяйство блюсти. А у меня хозяйство, сам знаешь, не маленькое.
-- А слуги на что? Слуг у тебя немало: вон князь Григорий Александрович, Вяземский-князь, Александр Алексеевич, Безбородко-граф, Александр Андреевич, вот их милость, Александр Васильевич (он указал на Храповицкого),-- слуги все хорошие.
-- Так-то так, Захар,-- ответила императрица,-- да и у каждого из них свое дело есть.
-- Что ж, и пущай, только бы не тебе самой все писать да читать.
-- А что?
-- Тяжелое это дело, читать: у меня зараз голова заболит.
-- У меня не болит.
-- Сказывай! Пущай бы они, министры, читали да писали, а вы бы, матушка, только приказывали -- на то вы и царица. Вон блаженныя памяти государыня Елизавета Петровна -- та ничего не читала и не писала, а вон же царствовала.
Императрица не нашлась, что отвечать на это, и постаралась переменить разговор.
-- У нее, матушка государыня, дело есть,-- отвечал Захар.
-- Какое дело?
-- Она там Александру Матвеичу голову мылит.
-- За что?
-- Не знаю... Слышал только, проходя мимо, что бранит его за плащаницу.
-- Как за плащаницу?
-- Да говорит, что, стоя вчера у плащаницы, в церкви, с кем-то перемигивался, да и к плащанице, говорит, вместе прикладывались; это, говорит, только бесстыдники делают так во храме Божьем.
Слова Захара, видимо, произвели на императрицу тяжелое впечатление. Ей самой вчера в церкви показалось, что Мамонов часто переглядывался с молоденькой фрейлиной, с княжной Дарьей Щербатовой, и действительно, они вместе прикладывались к плащанице и очень близко друг к дружке, а когда они, приложившись к плащанице, поднялись, то он был очень бледен и взволнован, избегал взглядов императрицы, а княжна поднялась вся пунцовая -- молодое, хорошенькое личико пожаром пылало. Вечером же он сказался больным и совсем не приходил.
Так не от дел нездоровилось государыне, как думал Захар, а от чего-то другого.
"Может, это и неправда... так, пошутил... Впрочем, молодость... Лучше примусь за свои лекарства, вон их сколько на столе!.."
И императрица взяла верхний пакет.
-- В собственные руки,-- тихо прочла она,-- от московского главнокомандующего.
Она торопливо вскрыла пакет и пробежала бумагу. На лице ее показалась улыбка.
-- В Москве австрийский император,-- сказала она Храповицкому.
У того на лице выразилось почтительное изумление, почти столбняк.
-- Иосиф Второй в Москве,-- с улыбкой повторила императрица.
То же тупое изумление на лице Храповицкого. Однако Захара это не удивило.
-- Понравилось, значит, матушка, у нас,-- сказал он, еще раз обтирая полотенцем вазы с яйцами.
-- Ну теперь уже не понравится больше.
-- Отчего, государыня?
-- Там его Еропкин под арест засадил.
Теперь пришла очередь и Захару удивляться:
-- Не бойся, Захарушка, это такой же император, как у нас был Емелька Пугачев.
-- Так, стало, самозванец, матушка?
-- Самозванец, какой-то барон фон Вульф, спьяну назвал себя австрийским императором, и его за это и заарестовали.
-- И поделом.
В это время в кабинет вошел Лев Александрович Нарышкин в полной парадной форме, а за ним четыре камер-лакея несли на носилках исполинское красное яйцо аршина в два длиною и полтора в округлости.
-- Что это, Левушка?-- улыбнулась императрица.
-- Красное яичко вам, матушка государыня,-- отвечал серьезно Нарышкин,-- пришел похристосоваться с вами.
-- Очень рада... Только и яйцо уж у тебя...
-- Большое яйцо, великое, как и сама ты, матушка, великая.
-- Ох, льстишь ты мне, разбойник,-- смеялась Екатерина.
-- Не льщу, матушка, а правду говорю.
Камер-лакеи бережно положили яйцо на стол и удалились.
-- Ну, похристосуемся же,-- сказала Екатерина,-- Христос воскресе!
-- Воистину воскресе!
-- А вот тебе яичко.
-- А вот тебе, матушка.
Все подошли к чудовищному яйцу. Вдруг верхняя половина его сама собой открылась, и оттуда выглянуло прелестное розовое личико белокурого мальчика лет десяти.
-- Баба!-- радостно закричал мальчик, выскакивая из яйца и бросаясь со стола прямо на шею императрице. -- Баба милая!
-- Саша! Голубчик мой!-- воскликнула со слезами государыня.
Это был великий князь Александр Павлович, любимый внучек Екатерины. Ему шел теперь одиннадцатый год, и он был очень живой, очаровательный ребенок. Сама императрица говорила однажды Храповицкому:
-- Александр сколько ростом, столько же душевными качествами и остротою превосходит Константина, который и в росте, и в учении от него отстает {"Дневник Храповицкого", стр. 355. (Авт.).}.
-- Ах, баба милая, как я рад, как рад, что раньше всех похристосовался с тобой.
Императрица гладила и целовала его.
-- И точно, уж лучшего яичка мне никто не даст,-- говорила она. -- Спасибо, Лев Александрович.
-- Не за что, государыня: я знал, что порадую вас этим.
Захар стоял и только головою качал.
-- Уж и затейник же у нас Лев Александрович,-- рассуждал он,-- коли бы не Лев Александрович, у нас во дворце помирать надо от скуки да от делов: один Лев Александрович, спасибо ему, развлекает государыню.
-- Правда, правда, Захар,-- подтвердила императрица. -- А как это ты, Лев Александрович, надумал этот сюрприз?
-- Да сами его высочество подали мысль: хвалятся как-то на днях, я, говорят, раньше всех поздравил бабу с принятием Святых Тайн, потому что в церкви близко стоял, да и говорят: ах, если б мне и похристосоваться удалось с бабушкой раньше всех! Мне и приди в голову заказать яйцо.
В кабинет является еще одно лицо -- высокий мужчине с крупными чертами лица южного типа, с несколько угловатыми, бурсацкими манерами и очень умными, под? купающими глазами. Это вице-канцлер граф Безбородко, бывший действительно когда-то бурсаком киевской академии. В руках у него папка с бумагами. На ходу он неловко кланяется.
-- А! Александр Андреевич! С праздником,-- приветствует его императрица. -- Что у тебя там? Верно, депеши?
-- Депеши, государыня, французские, сейчас курьер пригнал.
-- Ну, что пишут?
-- Франция ожидает от нас обстоятельного изъяснения о связи с нею...
-- Какого еще ей обстоятельства!-- вспылила императрица.
-- Она, государыня, недовольна...
-- Недовольна! Я знаю, это все проделки прусского двора.
Она встала и подошла к самому лицу докладчика.
-- Ну, чем она недовольна?
-- Она недовольна, ваше величество, кратким отзывом на ее предложение и требует...
-- Она требует!.. Ну?
(фр.).
Екатерина задумалась. Великий князь, воспользовавшись деловым разговором бабушки, ускользнул вместе с Нарышкиным и Захаром в другие апартаменты.
Екатерина прошлась по кабинету и опять остановилась против вице-канцлера.
"Дневник Храповицкого", стр. 75--76. (Авт.).}.
Безбородко молчал. Он боялся перебивать размышления своей повелительницы, хорошо изучив ее женскую находчивость.
-- Только же не удастся прусскому двору поймать окуня в мутной воде,-- сказала наконец Екатерина весело. -- Кстати,-- улыбаясь, продолжала она,-- тебе, как вице-канцлеру, предстоит немало хлопот с Австрией.
Безбородко опять молчал; как истый хохол, он не был разговорчив, но охотнее слушал других.
-- У кого, государыня?-- спросил ошеломленный хохол.
-- У Еропкина... На, прочти бумагу.
И она подала ему рапорт Еропкина о нашем злополучном герое, о бароне фон Вульфе. Затем подошла к своему столу, взглянула на исполинское яйцо, справилась тут же, который час, и сказала, обращаясь к Храповицкому, который давно сидел за своим столиком и усердно перлюстрировал почту:
-- Что, ничего не нашел?
-- Так возьми перо и бумагу, а я тебе продиктую об этом Вульфе: надо его выслать из России... Он уже был раз замешан по делу Зановичей и Зорича.
Храповицкий приготовился писать.
-- Пиши: "Петр Дмитриевич! На донесение ваше о случившемся происшествии у содержащегося под стражею иностранца Вульфа с секретарем нижнего надворного суда Смирновым..." Написал?
-- Написал, государыня.
"... не можем мы иного сказать, кроме одобрения резолюции, вами данной, примечая, что ежели бы лучший был присмотр за подстражными, то не могло бы и того случиться". Готово?
-- Готово, ваше величество.
-- Подай.
Храповицкий подал написанное. Императрица прочла, обмакнула перо в чернильницу и крупно подписалась: Екатерина.
В дверях показалась полная и красная физиономия Марии Савишны.
-- Пора чесаться, государыня.
-- Иду.